Написать монолог конька горбунка о своем хозяине. Сочинение на тему «Конек-Горбунок
КОНЕК - ГОРБУНОК – МИСТИФИКАЦИЯ ПУШКИНА
В апреле 1834 г профессор русской словесности Санкт-Петербургского университета Петр Александрович Плетнев на своей лекции прочел часть сказки «Конек-горбунок», автором которой, как назвал лектор, был Петр Ершов, сидевший в аудитории девятнадцатилетний студент. Первая глава сказки «Конек-горбунок» была опубликована в майском номере «Библиотеки для чтения» за 1834 г. 4 июня цензура разрешила выпуск сказки отдельной книгой. В сентябре вышло полное издание сказки. Известно, что черновой вариант Пушкин «тщательно просмотрел» и внес некоторые правки в текст сказки, переписанный рукой Ершова. После смерти Пушкина сказка издавалась в 1840 г. и 1843 г. большими по тем временам тиражами, после этого она была запрещена под предлогом «несоответствия современным понятиям и образованности».
В качестве гонорара за журнальную публикацию первой части Ершов получил 500 рублей. Книготорговец И.Т. Лисенков выдал ему 600 рублей за проданные 600 экземпляров первого издания «Конька» (по рублю за книгу) 25 февраля 1836 г. Никаких других денег автор за «Конька-горбунка» не получил, несмотря на ошеломительный успех. Ершов уехал из Петербурга и стал работать старшим преподавателем словесности в Тобольской гимназии. Всегда бедствовал. Был трижды женат, похоронил двух жен. Из 15 детей до совершеннолетия дожили четверо. Вопрос, как прокормить семью, оставался для него всегда самым главным. В 1841 г. он обратился к редактору журнала «Библиотека для чтения». О.И. Сенковскому с просьбой дать денег, так как ему в свое время, в 1834 г., не доплатили за публикацию первой части сказки. Сенковский, который в первом издании написал к публикации восторженное предисловие, на просьбу ответил В. А. Треборну, приятелю Ершова: «Я помогал Ершову здесь, в Петербурге, как бедняку. Он был беден; я вывел его в люди, я доставил ему хорошее место в Тобольске, где он получает порядочное содержание: с него очень довольно». В 1843 г в Москве в типографии Н. Степанова вышло третье издание «Конька-горбунка» на деньги московского купца К.И. Шамова без договора с автором сказки. Ершов был возмущен: «Но что меня бесит, то это подлость людей, называющихся книгопродавцами. Можешь себе представить, что нынешний издатель Конька, некто Шамов, напечатал мою сказку прежде окончания с ним условий и не получив моего согласия. И до сих ещё пор я не имею от него ни денег, ни назначенных экземпляров. С 1 декабря, если не получу от него удовлетворения, заведу судебное дело: за правого Бог!».
Четвертое, переработанное издание, в котором Ершов подверг текст основательной правке, вышло в свет в 1856 г. Исправлений и правок, внесенных Ершовым, оказалось около 300.
Первое издание Четвертое издание
Если ж нужен буду я… Если ж вновь принужусь я…
Как бы вора им поймать Как бы вора соглядать
Взяли хлеба из лукошка Принесли с естным лукошко
Перстень твой, душа, сыскал Перстень твой, душа, найдён
Кобылица молодая
Задом, передом брыкая,
Понеслася по полям,
По горам и по лесам. Кобылица молодая
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась как стрела.
То заскачет, то забьётся,
То вдруг круто повернётся.
Но дурак и сам не прост –
Крепко держится за хвост. Вьётся кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам.
На него дурак садится,
Крепко за уши берёт,
Горбунок-конёк встаёт,
Чёрной гривкой потрясает,
На дорогу выезжает;
Вдруг заржал и захрапел,
И стрелою полетел. На конька Иван садится,
Уши в загреби берёт,
Что есть мочушки ревёт.
Горбунок-конёк встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел.
При жизни Ершова вышли еще три издания: 1861 – 5-е; 1865 – 6-е; 1868 – 7-е. Умер Петр Ершов в 1869, на 55 году жизни.
По непонятным причинам П.П. Ершов уничтожил свой студенческий дневник и беловик сказки с правкой Пушкина, когда каждый автограф поэта стал представлять значимую материальную ценность. М. С. Знаменский записал в своем дневнике, что Петр Павлович (Ершов) по обыкновению рылся в своих бумагах, и сказал однажды, что много бумаг сжег, когда приехал в Тобольск. «Теперь жалко: напомнило бы, по крайней мере, молодость.< > Были у меня и заметки, писанные Пушкиным и другими» На настоящее время не найдена ни одна журнальная публикация сказки, ни одно отдельное ее издание с дарственной надписью Ершова тем, кто принял активное участие в ее оформлении, финансировании и продвижении: Жуковскому, Никитенко, Плетневу, Пушкину, Сенковскому, Смирдину. Если бы он был ее автором, то он обязательно преподнес бы в дар свою книгу с благодарственной надписью всем благодетелям. При жизни Пушкина Ершов ни разу не заявил, что является автором «Конька-горбунка».
П. Ершов стал знаменитым в 19 лет. Стихи, которые он писал ранее, не вызвали интереса даже у его сокурсников. Авторство Ершова в написании сказки подвергалось сомнениям с момента издания. Александр Лацис в очерке «Верните лошадь!», изданного в 1993 г, привел серьезные обоснования и аргументы в пользу версии авторства Пушкина.
Журнальный вариант сказки появился в мае 1834 г., цензуру сказка прошла довольно быстро – за три месяца, набор в печати и издание заняли не более двух месяцев. Сказка, надо полагать, была готова в конце 1833 г. Осенью 1833 г. в Болдино Пушкин закончил «Сказку о рыбаке и рыбке» и «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях». Из этих сказок и из «Сказки о царе Салтане», которую также Пушкин написал в Болдино, но в 1830 г., в «Конька» перекочевали строки:
Как на море-окияне
И на острове Буяне»
Новый гроб в лесу стоит
В гробе девица лежит»
Соловей над гробом свищет;
Черный зверь в дубраве рыщет.
Имена царя Салтана, Еруслана Лазаревича приходят в сказочный мир Ершова из пушкинских сказок:
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдет ли царь Салтан
Басурманить христиан.
Попивали мед из жбана
Да читали Еруслана.
«Руслан и Людмила» (1820)
«Эх! - один слуга сказал, -
Как севодни я достал
От соседа чудо-книжку!
В ней страниц не так чтоб слишком,
Да и сказок только пять,
А уж сказки - вам сказать».
К этому времени Пушкин написал пять сказок:
«Царь Никита и сорок его дочерей» (1822);
«Сказка о попе и о работнике его Балде» (1830);
«Сказка о царе Салтане» (1831);
«Сказка о рыбаке и рыбке» (1833);
«Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» (1833).
Перекочевала в «Конек-горбунок» и заключительная строфа:
Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Заключительная строфа в сказке:
«О мертвой царевне»
Обвенчался Елисей;
И никто с начала мира
Не видал такого пира;
Я там был, мед, пиво пил,
Да усы лишь обмочил
«О царе Салтане»
Я там был; мед, пиво пил -
И усы лишь обмочил.
В течение своей жизни Пушкин использовал разного рода мистификации для того, чтобы скрыть главный смысл произведения или скрыть свое авторство, предоставляя возможность читателям оценить достоинство его нового труда, не связывая его со скандально нашумевшими слухами и сплетнями о поэте.
Справка: «Литературная мистификация - произведение, приписываемое действительным автором автору иному (реальному писателю, вымышленному лицу, лицу действительному, но не написавшему его) или выдаваемое за произведение «народного творчества».
Драма «Борис Годунов» была изначально издана без указания авторства с подзаголовком «Драматическая повесть, Комедия o настоящей беде Московскому государству, o царе Борисе и о Гришке Отрепьеве». Скрыл свое авторство и при издании «Гавриилиады» и «Повестей Белкина». Число стихотворений Пушкина, не напечатанных при его жизни, огромно. Здесь есть и лирические строфы, слишком интимные для печати, и эпиграммы, едкие и колкие, и политические оды, слишком вольные, и целые поэмы, авторство которых было установлено лишь по тому, что были написаны его рукой и находились среди его бумаг. Одной из самых масштабных мистификаций в истории русской литературы является сказка «Конек-Горбунок», авторство которой присвоено П.П. Ершову и истинный глубокий смысл которой не раскрыт до сих пор полностью. На вопрос: «Зачем Пушкин это сделал?» Можно назвать две причины, по которым Пушкин не захотел поставить под «Коньком» свою подпись, - финансовая и политическая.
«Конек-горбунок» был написан в конце 1833 г. Вероятнее всего, Пушкин отнес сказку Смирдину и предложил ему права на все будущие издания сказки. К этому времени Смирдин платил ему по 10 рублей за строчку. В сказке было 2300 строк, и за нее Пушкин мог затребовать 25 - 30 тысяч дохода и получить 20-25 тысяч. Долги у Пушкина были двузначные и к тому же он, беспокоясь о судьбе Ольге Калашниковой и ее семье, дал ей определенную сумму денег, которых должно было хватить на выкуп залога за крепостных, на приобретение своего дома и своих дворовых людей. Все свои расходы и доходы Пушкин не хотел афишировать, и, прежде всего, сообщать о них супруге.
Если бы автором сказки был Пушкин, то ее сначала должны были передать императору для прочтения, так как первым цензором был у Пушкина сам Николай I. Ему бы явно многие строфы о царе не понравились, он мог запретить ее издание или заставить ее переделать. Процедура издания сказки могла затянуться на месяцы, а, может быть, и на годы.
Сказка молодого поэта Ершова воспринималась читателям в ее прямом смысле и никак иначе, так как трудно было предположить, что столь неопытный автор, написавший такую гениальную сказку по форме, по стилю, по содержанию, скрывал иной смысл.
По моему мнению, Пушкин в сказке изложил свое восприятие событий, которые происходили в его жизни, свои переживания и свое видение будущего. Главными героями в ней являются:
Царь - император Николай I:
Царь-девица - его супруга Наталья;
Иван-дурак - сам поэт;
Спальник – граф Бенкендорф.
1. О царь–девице в сказке говорится:
Та девица, говорят,
Ездит в красном полушубке,
В золотой, ребята, шлюпке
И серебряным веслом
Самолично правит в нем;
Разны песни попевает
И на гусельцах играет...»
Из воспоминаний цыганки Тани: «Раз всего потом довелось мне его видеть. Месяц, а может и больше после его свадьбы, пошла я как-то утром к Иверской, а оттуда в город, по площади пробираюсь. Гляжу, богатейшая карета, новенькая, четвернею едет мне навстречу. Я было свернула в сторону, только слышу громко кто-то мне из кареты кричит: “Радость моя, Таня, здорово!“ Обернулась я, а это Пушкин, окно опустил, высунулся в него сам, а оттуда мне ручкой поцелуй посылает. А подле него красавица писаная - жена сидит, голубая на ней шуба бархатная, - глядит на меня, улыбается».
«Эта вовсе не красива:
И бледна-то и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму».
Справка: три вершка – 13,5 см.
Описание Царь-девицы полностью соответствует образу Натальи Гончаровой, которую впервые встретил Пушкин на рождественском балу у танцмейстера Йогеля в доме Кологривовых на Тверском бульваре. Она была в белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, изящна, стройна и восхитительно юна (бледна, тонка и с удивительно маленькой ножкой).
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза…
Иван-дурак, не совсем простой парень, себя он величает: Иван Петрович, то есть его отец был знатным. Порядок использования имен и отчеств закреплялся в официальных документах, таких, как «Табель о рангах» Петра I и «Чиновная роспись» Екатерины II. Крестьянин именовался именем без отчества, представлялся, к примеру, Петром сыном Михайлы или Петром Михайловым. К чиновнику высокого ранга, представителю купеческого сословия обращались обязательно по имени и отчеству, например, Павлом Сидоровичем. С XIX века отчество стало использовать интеллигенция (Пушкин Александр Сергеевич), а после отмены крепостного права его разрешили носить и крестьянству.
Сказка является зашифрованной автобиографией Пушкина, его историей взлета и его отношений с царем, с его приближенными и с красавицей. Расшифровку закодированного начнем с приезда Ивана (Пушкина) в столицу (Москву).
Иван с братьями привел двух коней и поставил в конный ряд:
«Два коня в ряду стоят,
Молодые, вороные,
Вьются гривы золотые,
В мелки кольца завитой,
Хвост струится золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты».
«Смотрит - давка от народу.
Нет ни выходу ни входу;
Так кишмя вот и кишат,
И смеются, и кричат».
Пушкин по приезду из Михайловского в 1826 г. представил друзьям в Москве драму «Борис Годунов» и продолжение романа в стихах «Евгений Онегин». Никогда, ни прежде, ни после его не приветствовали с такой горячностью. Когда Пушкин появился в Московском театре, «все лица, все бинокли были обращены на него, стоявшего между рядами и окруженного густою толпой». Первое чтение «Бориса Годунова» у Веневитинова, в присутствии Вяземского, Соболевского и других, вызвало бурю восторгов, слезы, объятия, друзья провозгласили его несравненным.
Царь раскланялся и вмиг
Молодцом с повозки прыг…
Глаз своих с коней не сводит,
Справа, слева к ним заходит,
Словом ласковым зовет,
По спине их тихо бьет,
Треплет шею им крутую,
Гладит гриву золотую,
И, довольно насмотрясь,
Он спросил, оборотясь
К окружавшим: «Эй, ребята!
Чьи такие жеребята?
Кто хозяин?»
Поэт направил рукопись «Бориса Годунова» Бенкендорфу, «в том самом виде, как она была мною читана, дабы вы сами изволили видеть дух, в котором она сочинена». Через два с половиной месяца Бенкендорф ответил поэту, что царь прочел трагедию с большим удовольствием.
В начале 1828 г. поэт лично передал Бенкендорфу свои последние стихи вместе с шестой главой «Онегина». Тот сообщил Пушкину 5 марта 1828 г., что царь с удовольствием прочитал «Онегина».
«Вы говорите мне об успехе "Бориса Годунова», - пишет Пушкин Е.М. Хитрово в феврале 1831 г. – «по правде я не могу этому верить. Успех совершенно не входил в мои расчеты, когда я писал его. Это было в 1825 году - и потребовалась смерть Александра, и неожиданное благоволение ко мне нынешнего Императора, его широкий и свободный взгляд на вещи, чтобы моя трагедия могла выйти в свет».
«Эта пара, царь, моя,
И хозяин - тоже я». -
«Ну, я пару покупаю;
Продаешь ты?» - «Нет, меняю». -
«Что в промен берешь добра?» -
«Два-пять шапок серебра» -
«То есть это будет десять».
Царь тотчас велел отвесить».
В конце декабря 1830 г. «Борис Годунов» вышел в свет. Поэт получил гонорар 10 тысяч рублей.
Если Пушкин представляя, как Иван выставил на обозрение народу двух вороных коней, думал о себе и об успехе его вороных коней: драме «Борис Годунов» и романе «Евгений Онегин», то, что скрывалось в понимании Пушкина за коньком-горбунком?
«Что ж он видит? - Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами».
Странный вид у этого конька ростом в три вершка (13,5 см), с двумя горбами и с аршинными ушами. На таком коньке верхом никуда не уедешь, на него не сядешь, так как он в два раза ниже игрушечного конька для детей двухлетнего возраста. А в сказке конек переносил Ивана в дальние страны с удивительной скоростью, доступной только, в те времена, полету мысли.
Если «Борис Годунов» и «Евгений Онегин» это – вороные кони, то конек-горбунок это – поэзия. В высшем обществе поэзия по ценности и важности среди всех сфер деятельности стояла в задних рядах, роль ее была малозаметной, поэтому и ростом конек в три вершка. На самом же деле поэзия это – повседневный труд, и тот, кто сидит с пером днем и ночью, со временем становится горбатым, как конек, у которого от трудов праведных выросли аж два горба. А эти длинные уши, которые в пять раз длиннее роста конька, нужны поэзии, чтобы улавливать информацию, и все знать.
Поэзия, как конек-горбунок в сказке, была постоянной спутницей поэта, она его вознесла, прославила, спасала, помогала высказать наболевшее и была главным советчиком.
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет;
В голод хлебом угостит,
В жажду мёдом напоит.
А кто же тогда та кобылица, которая родила Ивану двух вороных коней и конька? Это – Муза. Ее Пушкин сумел укротить, а братья ее прозевали. Ими могли быть друзья по лицею: Пущин и Кюхельбекер. А их отцом правильно было бы считать старика Державина, который, в гроб сходя, их благословил. «Когда же патриарх наших певцов в восторге, со слезами на глазах бросился целовать и осенил кудрявую его голову, мы все, под каким-то неведомым влиянием, благоговейно молчали» (Пущин И. И. Записки о Пушкине).
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба - на земле
Жил старик в одном селе.
8 сентября 1826 г. Пушкина доставили с фельдъегерем из Михайловского в Москву, беседа поэта с самодержцем в Чудовом монастыре продолжалась около двух часов. Царь дозволил ему жить в любом месте, кроме Петербурга. В официальном письме граф Бенкендорф подтвердил пожалованные поэту во время беседы царские милости: «Вы можете употребить весь досуг, вам предоставляется совершенная и полная свобода, когда и как представить ваши мысли и соображения; и предмет сей должен представить тем обширнейший круг, что на опыте видели совершенно все пагубные последствия ложной системы воспитания. Сочинений ваших никто рассматривать не будет, на них нет никакой цензуры: Государь император сам будет и первым ценителем произведений ваших, и цензором».
Царь отправился назад,
Говорит ему: «Ну, брат,
Пара нашим не дается;
Делать нечего, придется
Во дворце тебе служить;
Будешь в золоте ходить,
В красно платье наряжаться,
Словно в масле сыр кататься,
Всю конюшенну мою
Я в приказ тебе даю,
Царско слово в том порука.
Что, согласен?»
По дороге в столицу братья приметили впереди огонь и отправили Ивана выяснить, что это. На коньке Иван быстро добрался до места, откуда шел свет.
Светит поле словно днём;
Чудный свет кругом струится,
Но не греет, не дымится.
Диву дался тут Иван.
"Что - сказал он, - за шайтан!
Шапок с пять найдётся свету,
А тепла и дыма нету;
Эко чудо-огонёк!"
Иван свернул перо жар-птицы в тряпицу, ее положил в шапку и вернулся к братьям. Перья жар-птицы обладают способностью излучать свет и освещать находящиеся предметы, вырывая их из темноты. Такими же удивительными возможностями обладает Слово, оно ведет к знаниям, оно прославляет.
Перо жар-птицы, которое поднял Иван, это – написанное Пушкиным в это время стихотворение «Стансы» (Ода во славу власти). Пушкин восхищается Петром I, который «самодержавною рукой смело сеял просвещенье», и надеется, что вступивший на трон молодой император Николай I, как достойный приемник Петра I, осуществит завещанное им. Он восхищенно одобрял действия императора. Бенкендорф докладывал: «Пушкин, автор, в Москве и всюду говорит о Вашем императорском Величестве с благодарностью и глубочайшей преданностью». В октябре 1827 г, фон Кок, чиновник III отделения сообщает: «Поэт Пушкин ведет себя отменно хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит Государя». Свое Слово, свою поэзию поставил поэт в это время на службу императору, его он благодарил и прославлял.
А конек ему объяснил, что
Тут лежит перо Жар-птицы,
Но для счастья своего
Не бери себе его.
Много, много непокою
Принесет оно с собою.
Дорога, как оказалось, привела его в конце концов к столкновению с этой властью и к гибели поэта. Некоторые из почитателей Пушкина в то время разочаровались в нем, обвиняя его в пресмыкательстве и подхалимстве перед царем.
Спальник разглядел, где прячет перо Иван, выкрал его и принес к царю.
Спальник тихо продолжает
Изогнувшися. - Добро!
Пусть имел бы он перо;
Да и самую Жар-птицу
Во твою, отец, светлицу,
Коль приказ изволишь дать,
Похваляется достать".
Справка: спальник - придворный чин в Московском государстве в XV-XVII веках. Спальники дежурили в комнате государя, раздевали и одевали его, сопровождали во время поездок. Должность спальника обеспечивала благоприятные условия для придворной карьеры. Спальники из аристократических родов получали от царя пожалование в бояре.
При Николае I командующим главной его императорского величества квартирой был граф А.Х. Бенкендорф, одновременно он был главным начальником III отделения. Граф докладывал обо всех действиях Пушкина, передавал его произведения, доносил о его противозаконных выступлениях, был тем самым спальником, который сообщил царю о жар-птице. Пришлось Пушкину с помощью своего конька ловить птицу–жар, которую назвал «Полтава». В этой поэме он поднял на высокий пьедестал выдающегося полководца Петра Великого, одержавшего блистательную победу над грозным соседом, шведским королем Карлом XII.. Царь - творец победы.
Раздался звучный глас Петра:
"За дело, с богом!" Из шатра,
Толпой любимцев окруженный,
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза.
Пушкин создал яркую Оду, которая прославляла Петра I. Она прокладывала и освещала дорогу (как жар-птица) для его приемника Николая I к высокой миссии просвещенного монарха, всемерно содействующего возвышению величия государства Российского.
Свет такой тут вдруг разлился,
Что весь двор рукой закрылся.
Царь кричит на весь базар:
«Ахти, батюшки, пожар!»
И эта Ода была написана, как раз в то время, когда Николай I вел успешно персидскую войну, были присоединены к России новые земли, русские войска перешли Дунай, и началась войну с Турцией за освобождение южнославянских земель.
Говорит Ивану царь:
«Вот люблю дружка Ванюшу!
Взвеселил мою ты душу,
И на радости такой -
Будь же царский стремянной!»
14 ноября 1831 г. был издан указ: «Государь Император высочайше повелеть соизволил: отставного коллежского секретаря Александра Пушкина принять на службу тем же чином и определить его в государственную Коллегию Иностранных дел». А 6 декабря Пушкин был повышен в должности, и было определено жалование, которое десятикратно превышало ставки чиновников того же ранга. «Государь Император всемилостивейшее пожаловать соизволил состоящего в ведомстве государственной Коллегии Иностранных дел коллежского секретаря Пушкина в титулярные советники». «Высочайше повелено требовать из государственного казначейства с 14 ноября 1831 года по 5000 рублей в год на известное Его императорскому величеству употребление, по третям года, и выдавать сии деньги тит. сов. Пушкину» Государь разрешил поэту доступ в архивы, в том числе и в некоторые архивы Тайной канцелярии. Пушкин – Плетневу: «Государь, который до сих пор не переставал осыпать меня милостями, соизволил принять меня на службу и милостиво назначил мне 5 000 р. жалованья».
По докладу спальника царь велел Ивану найти и привезти царь-девицу. которая
Дочь, вишь, Месяцу родная,
Да и Солнышко ей брат.
А, по мнению Ивана, она вовсе - не красотка:
«Всем бы, кажется, красотка,
Да у ней, кажись, сухотка:
Ну, как спичка, слышь, тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
Вот как замуж-то поспеет,
Так небось и потолстеет».
В самый канун Нового года, 30 декабря 1829 г, на балу у генерал-губернатора князя Д. В. Голицына представлялись живые картины, в одной из которых участвовала 17-летняя Наталья Гончарова, которая изображала сестру Дидоны. Публика в восторге требовала вновь и вновь повторения изящной сценки. Весть о триумфе Натали дошла до Петербурга.
В это время за Натальей ухаживал князь П. А. Мещерский, который был влюблен в нее. Наталья Ивановна, ее мать, несомненно, считала его более желанным женихом для дочери. Князь Платон Алексеевич Мещерский, 1805 г. рождения, служил в Московском главном архиве Министерства иностранных дел. Владели князья Мещерские землями площадью 5635 десятин земли. Платону и Александру Алексеевичам Мещерским принадлежали 840 душ крестьян.
Кроме князя Мещерского четверо представителей из «роя поклонников и воздыхателей» были постоянно рядом с Наталей Гончаровой. Все женихи были из богатых семей. Мать настаивала на князе Мещерском.
Пушкин, который год назад сделал предложение Наталье, отказ не получил, но был встречен холодно.
Тут царевна заиграла
И столь сладко припевала,
Что Иван, не зная как,
Прикорнулся на кулак;
И под голос тихий, стройной
Засыпает преспокойно.
Наталья Ивановна вообще кандидатуру Пушкина в женихи дочери не рассматривала.
12 марта газеты сообщили: «был дан концерт в пользу Московской глазной больницы; Его Императорское Величество изволил осчастливить оный своим Высочайшим присутствием; многие обоего пола особы, споспешествуя благотворительной цели в пользу страждущего человечества, украсили оный концерт своими талантами; съезд состоял из 2657 особ, из числа коих на хорах было 600»..
Четырнадцатого марта Пушкин писал Вяземскому: «3-го дня приехал в Москву и прямо из кибитки попал в концерт, где находилась вся Москва. Первые лица, попавшиеся мне навстречу, были N. Гончарова и княгиня Вера, а вслед за ними братья Полевые. Приезд государя сделал большое впечатление». Император Николай I обратил внимание на юную Натали и отметил в беседе с фрейлиной Наталией Кирилловной Загряжской красоту Натальи. Император, при этом, поинтересовался, как бы из любопытства: «Слышал, что Пушкин делал ей предложение, и как? Она дала согласие?», тем самым царь дал понять, что внимательно следит за ней и Пушкиным.
Я тебя едва узрел -
Сильной страстью воскипел.
Соколины твои очи
Не дадут мне спать средь ночи
И во время бела дня,
Ох, измучают меня.
Именно в этот момент грандиозного успеха юной красавицы, в момент зенита своей славы в московском обществе Натали неожиданно изменила свое отношение к Пушкину с холодного на благожелательное. Обрадованный Пушкин сделал вторично предложение, и оно было принято.
Говорит Иван, вставая, -
“Ты в другой раз не уйдешь
И меня не проведешь".
Тут в шатер Иван вбегает,
Косу длинную хватает...
"Ой, беги, конёк, беги!
Горбунок мой, помоги!"
Позже Пушкин, восстанавливая в памяти прошедшие события в марте-апреле 1830 года, все больше убеждался, что вторичное его предложение было принято неслучайно, и что он, как жених, был одобрен императором, и через своих людей это пожелание было доведено до Гончаровых. По сути дела, он стал исполнителем коварного плана императора, в соответствии с которым он должен был ввести Натали в высшее общество и познакомить с государем. Мать ее знала, какие порядки творятся в этом узком кругу, так как когда–то была фрейлиной, и догадывалась, для какой цели ее приглашают, выдавая замуж за поэта.
Знакомая Гончаровых Н. П. Озерова писала: «Утверждают, что Гончарова-мать сильно противилась браку своей дочери, но что молодая девушка ее склонила. Она кажется очень увлеченной своим женихом». Наталья согласилась выйти замуж за Пушкина против воли матери. Такое могла совершить дочь, переставшая быть покорной, и полюбившей жениха так сильно, что готова была идти на разрыв с матерью. А могли ли такие чувства возникнуть у Натали? Она видела Пушкина мимолетно, с ним наедине не общалась, восхищалась его творчеством, но еще ходили о нем слухи и самые ужасные. Она страшилась его непредсказуемости. На фанатку, которая знала каждую строчку его стихотворений, она не была похожа ни до замужества, ни после. Любовь редко объединяла семейные пары. Дочерей с детства воспитывали в понимании главного правила жизни женщины – она должна подчиняться интересам семьи, а в будущем своему мужу, и неважно какой он будет: старый, кривой, больной, бабник или картежник. Родители решали, с кем дочь должна идти под венец. «А я другому отдана и буду век ему верна». Таков был порядок, и женщинам приходилось нести свой крест. В высшем обществе образованная финансово обеспеченная женщина могла проявить в семье свой характер, потребовать больше свобод для себя и даже развестись. Натали, по всем правилам того времени, должна была выйти замуж за князя Мещерского, как хотела и требовала мать, но вмешался император. И Пушкин, счастливый, стал осуществлять план императора также, как был вынужден поступить Иван-дурак. Со второго захода он сумел поймать царь-девицу и привел ее в Царское Село, где она «случайно» встретилась с царской четой. И ее пригласили на бал в особняке графа Кочубея, а затем и в Аничков дворец, в узкий круг семьи императора. Ухаживания императора за его красавицей бесили Пушкина, а его открытие, что Сашка-рыжий - не его сын, не давали ему покоя.
В сказке он не мог допустить, чтобы царь-девица стала женой старика царя. Пушкин ищет предлог, чтобы его царь-девица сумела отсрочить свадьбу ей, и находит, царь должен достать ее перстень, без которого она не может выйти замуж.
Говорит ему царевна:
«Если хочешь взять меня,
То доставь ты мне в три дня
Перстень мой из окияна!»
Этим перстнем, бриллиантом должна была стать задуманная им «История государства Российского» от Петра I до современности (черновой вариант текста «История Петра I» был подготовлен). Для написания этого многотомного произведения нужны были новые достоверные источники: документы, договора, письма, воспоминания. Многие из них лежали в архивах в разных местах по всей стране. Поиски их, как предполагал Пушкин, будут нелегкими и долгими, и придется проехать по стране не одну тысячу километров. Его поэзия и проза, и его талант должны были ему помочь.
Горбунок летит, как ветер,
И в почин на первый вечер
Верст сто тысяч отмахал
И нигде не отдыхал.
Там далеко на востоке, за Уралом раскинулись просторы Сибири, где поселились мужики, построили остроги, села, города, распахали земли. Сибирь - страна великая, как чудо-юдо рыба-кит, улегшаяся поперек от Северного Ледовитого океана до Тихого:
Все бока его изрыты,
Частоколы в ребра вбиты,
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит;
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.
Десять лет назад эта благодатная земля превратилась в каторгу для многих близких Пушкину семей. В утробе рыбы-кита, в темноте томились тысячи заключенных, трудились на рудниках в кандалах, и никто из них не знал, увидят ли они солнце и выйдут ли на свободу.
« за то несет мученье,
Что без Божия веленья
Проглотил среди морей
Три десятка кораблей».
Цифры в сказке имеют лишь смысловое значение:
3 вершка – узкая талия, низкий рост у конька-горбунка,
2 аршина – длинные уши,
50 жар-птиц и 30 кораблей – громадное количество,
15 лет царь-девицы – еще юная,
70 летний царь – старик.
Задача с написанием истории России без тайн, которые хранились за семью печатями в императорской семье, была бы неподъемной и неразрешимой без помощи потусторонних сил. А секретов государственной важности накопилось за двести лет необычайно много:
почему умер в таком малолетнем возрасте царь Петр II,
каким образом пришла к власти Анна Иоанна,
в каких застенках томился и погиб Иван VI,
кто убил императора Петра III,
был ли император Павел сыном Петра III,
участвовал ли Александр I в заговоре и убийстве отца Павла,
был ли Николай I сыном Александра I,
и находились ли все правители России после Петра I на троне по закону.
Иван отправился на Небеса:
Вот конёк во двор въезжает;
Наш Иван с него слезает,
В терем к месяцу идет
И такую речь ведет:
"Здравствуй, Месяц Месяцович!
Я - Иванушка Петрович,
Из далеких я сторон
И привез тебе поклон".
Персонаж Месяц Месяцович, пребывающий в тереме, на башне которого православный крест из звезд, - особенный. С одной стороны, месяц (Луна) – мать царь-девицы:
«Говорит ему царица:
"Месяц - мать мне. Солнце - брат"».
О своих переживаниях Луна (Месяц) говорит от женского лица:
«Оттого-то, видишь, я
По три ночи, по три дня
В темном облаке ходила,
Все грустила да грустила,
Трое суток не спала,
Крошки хлеба не брала,
Оттого-то сын мой красный
Завернулся в мрак ненастный.
И скажи моей родной:
"Мать твоя всегда с тобой”».
С другой стороны, Месяц – лицо мужского рода:
"Ну, Иванушка Петрович!”-
Молвил Месяц Месяцович,
Как мать, Месяц – творец жизни, как мужчина – источник света, просвещения и освещения тайн, скрытых во мраке темноты.
Иван обращается к нему за советом:
Есть еще к тебе прошенье,
То о китовом прощенье...
Скоро ль кончится мученье?
Чем сыскать ему прощенье?
.
Мудрый Месяц учит, как избавиться от страданий:
«Он за то несет мученье,
Что без божия веленья
Проглотил среди морей
Три десятка кораблей.
Если даст он им свободу,
Снимет бог с него невзгоду.
Вмиг все раны заживит,
Долгим веком наградит,
Кто этот персонаж: созидатель жизни и источник знаний, Творец и одновременно просветитель? Таким лицом, в понимании Пушкина, мог быть только Петр I. (предположение, что за образом Месяца Месяцовича скрывается Петр I, высказала Елена Шувалова, )
Тайны императорской семьи мог помочь открыть только находившийся на небесах Петр I, не причастный к вакханалии смены правителей. Его душа могла бы просветить и подсказать, как действовать, какие силы, какие люди могли бы помочь в этой отчаянной войне с самозванцами. Его светлое имя, по мнению Пушкина, должно было помочь открыть архивы, и тогда он сможет сказать правду об этих правителях. Это будет книга, которая заставит людей по-иному взглянуть на все происходящее, изменит отношение общества к вышедшим на Сенатскую площадь в декабре 1825 г., и оно перестанет считать этих заключенных преступниками. И тогда темницы рухнут, и они выйдут на свободу.
Чудо-кит зашевелился,
Словно холм поворотился,
Начал море волновать
И из челюстей бросать
Корабли за кораблями
С парусами и гребцами.
Птенцы гнезда петрова, к которым причислял себя и Пушкин (Иван Петрович), получив сигнал от духа Петра (Месяца), активно примутся за поиски документов, и главный архивариус, похожий на ерша, откопает спрятанную глубоко под землей библиотеку и передаст сохраненные фолианты весом более тоны, поэту.
В омут кинулся он смело
И в подводной глубине
Вырыл ящичек на дне -
Пуд по крайней мере во сто.
«История государства Российского» должна была рассказать правдиво о победах и поражениях России, о взлетах и падениях, почему на Руси народ бунтовал, кто плел заговоры, и что хотели создать те яркие личности, болевшие за будущее страны, те беспокойные умы, которые вышли на площадь в декабре. Пушкин писал об особенности России: «Россия никогда ничего не имела общего с остальной Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные из истории христианского Запада». Эта «История…» должна была привести общество к осознанию, что в стране должны произойти перемены, должны быть проведены реформы во всех сферах деятельности государства, а царю придется принимать решение и пройти через серьезное испытание (стихийное бедствие, бунт, заговор, война).
Вот, коль хочешь ты жениться
И красавцем учиниться, -
Ты без платья, налегке,
Искупайся в молоке;
Тут побудь в воде вареной,
А потом еще в студеной,
И скажу тебе, отец,
Будешь знатный молодец!»
Это испытание, как предсказал Пушкин, император перенести не сможет, он погибнет. А Пушкина спасет его конек-горбунок (его творчество), и выйдет он после них преображенный и величественный.
И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
После завершения банного процесса в трех котлах конек-горбунок исчезает. И, видимо, Пушкин, не упомянул его преднамеренно, предоставляя читателю возможность догадаться, что он к этому моменту сам творить перестанет, что его к этому времени в живых не будет. Но книги его читать будут на Руси все. Пройдя испытания, Пушкин вместе со своей красавицей Натальей (царь-девицей) будет вознесен на Олимп, и станет он, как Зевс, духовным царем русского народа.
«Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал».
Пушкину «Историю государства Российского» написать не удалось, перемены, предсказываемые поэтом, произошли в стране позже. И сыграли в них свою роль изданные вновь его сочинения.
Зимой 1850 г. Наталья Николаевна решила издать вновь сочинения Пушкина. 21 мая 1851 г. Иван Васильевич Анненков, флигель-адъютант Николая I, подписал с Н.Н. Ланской (Пушкиной) письменный договор, по которому она уступила ему право на издание сочинений ее первого мужа. Два сундука бумаг Пушкина были переданы Павлу Анненкову, брату Ивана. 26 марта 1854 г. цензура рассмотрела добавления и поправки к биографии Пушкина, представленные П.В. Анненковым на особое рассмотрение. 7 октября было дано разрешение на издание сочинений Пушкина, включая его биографию. Первый и второй том вышли в свет в январе 1855 г.,
18 февраля (2 марта) 1855 г российский император Николай I скоропостижно скончался во время Крымской войны. Он простудился и умер от пневмонии. Ходили слухи, что он покончил жизнь самоубийством - отравился.
26 августа 1856 г., в день своего коронования, император Александр II помиловал всех декабристов, но многие не дожили до своего освобождения
В конце 1857 г. был издан седьмой том «Сочинений Пушкина». Несмотря на крайне строгие цензурные требования, Анненков смог впервые дать русскому читателю в «Материалах» живое представление не только о Пушкине-поэте, но и о Пушкине-человеке. Добролюбов поместил в первом номере «Современника» за 1858 г. рецензию на седьмой том: «Русские, любившие Пушкина как часть своей родины, как одного из вождей ее просвещения, давно уже пламенно желали нового издания его сочинений, достойного его памяти, и встретили предприятие г. Анненкова с восхищением и благодарностью». Кроме «Современника» с положительными рецензиями на «Материалы для биографии А. С. Пушкина» П.В. Анненкова выступили почти все русские журналы 50-х годов.
П. Пышш писал о «Материалах для биографии А. С. Пушкина»: «Предприятие Анненкова было особенно ценно в обстоятельствах, среди которых жила тогда наша литература. < > Окруженная тяжелым недоверием и подозрениями, литература едва хранила нить предания сороковых годов, и издание Пушкина приобрело цену нравственного обозрения; это было притом не только напоминание, но в значительной степени и реставрация писателя, который для критики сороковых годов был величайшим явлением русской литературы и залогом ее будущего».
А в 1859 г. критик Аполлон Григорьев высказал мысль о Пушкине, которая стала доминирующей в русской и советской литературе все последующие годы:
«Пушкин - наше все: Пушкин - представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашем душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другим миром».
Пушкин взошел на Олимп. Все произошло так, как предвидел поэт в сказке.
Рецензии
Гелий Николаевич, спасибо за мистификацию, узнал немного нового.
Но написал "Конька-Горбунка" всё таки Александр I после того как "всю жизнь провел в дороге, простыл и умер в таганроге" за три недели перед восстанием декабристов в 1825 г. Пушкин в 1833 г. возвращаясь с Яицкого городка с В.И.Далем и К.Д.Артюховым заезжал в "царство славного Салmана" и забрал сказку у А.П.Романова (Александра I-ого в отставке) для доработки и издания. "Руслан и Людмила" писал не Пушкин, а родственники Салmана- в миру он Кузьма-купец, поп (отец)толоконный лоб, по матери Салманов. Мать его соответственно Кузькина мать. Первые наброски "сказки" о Салтане Пушкин сделал в кишинёвской командировке, где встречался с военным топографом ГенШтаба из свиты царя Кек В.Т. (он тоже по матери Салманов)... Все "сказки" с подписью "Я там был, мёд, пиво пил..." написаны с натуры о реальных персонажах-современниках Пушкина и Александра I и коррелируют на одну и ту же местность - имение Кеков в Пензенской губернии ("три девицы под окном" и "не на небе, но земле - жил старик в одном сел", где "царь" Салmан басурманил христиан и с 1825 по 1836 г. жил и участвовал в управлении государством Александр I. С сентября 1836 Александр I появляется старцем Федором Кузьмичом в Сибири... "Царь" Салтан-Кузьма ~1773- ~1833г. Гвидон зачат в декабре 1814, а родился за рубежом к исходу сентября 1815г. трижду гостил нелегально (комаром, мухой, шмелем) у отца-купца Салтана-Кузьмы и вне "сказки" стал Дантесом-Геккерном, а Пушкин стал Дюма. Могилу "царя" Салmана я нашел!
Заявить о нарушении
и связаться с администрацией .
Ежедневная аудитория портала Проза.ру - порядка 100 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более полумиллиона страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
Часть 3
Доселева Макар огороды копал,
а нынече Макар в воеводы попал.
Та-ра-ра-ли, та-ра-ра!
Вышли кони со двора;
Вот крестьяне их поймали
Да покрепче привязали.
Сидит ворон на дубу,
Он играет во трубу;
Как во трубушку играет,
Православных потешает:
«Эй! Послушай, люд честной!
Жили-были муж с женой;
Муж-то примется за шутки,
А жена за прибаутки,
И пойдёт у них тут пир,
Что на весь крещёный мир!»
Это присказка ведётся,
Сказка послее начнётся.
Как у наших у ворот
Муха песенку поёт:
«Что дадите мне за вестку?
Бьёт свекровь свою невестку:
Посадила на шесток,
Привязала за шнурок,
Ручки к ножкам притянула,
Ножку правую разула:
«Не ходи ты по зарям!
Не кажися молодцам!»
Это присказка велася,
Вот и сказка началася.
Ну-с, так едет наш Иван
За кольцом на окиян.
Горбунок летит как ветер.
И в почин на первый вечер
Вёрст сто тысяч отмахал
И нигде не отдыхал.
Подъезжая к окияну,
Говорит коне Ивану:
«Ну, Иванушка, смотри,
Вот минутки через три
Мы приедем на поляну -
Прямо к морю-окияну;
Поперёк его лежит
Чудо-юдо Рыба-кит;
Десять лет уж он страдает,
А доселева не знает,
Чем прощенье получить:
Он начнёт тебя просить,
Чтоб ты в Солнцевом селенье
Попросил ему прощенье;
Ты исполнить обещай,
Да, смотри, не забывай!»
Вот въезжает на поляну
Прямо к морю-окияну;
Поперёк его лежит
Чудо-юдо Рыба-кит.
Все бока его изрыты.
Частоколы в рёбра вбиты,
На хвосте сыр-бор шумит,
На спине село стоит;
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дуброве, меж усов,
Ищут девушки грибов.
Вот конёк бежит по киту,
По костям стучит копытом.
Чудо-юдо Рыба-кит
Так проезжим говорит,
Рот широкий отворяя,
Тяжко, горько воздыхая:
«Путь-дорога, господа!
Вы откуда и куда?» -
«Мы послы от Царь-девицы,
Едем оба из столицы, -
Говорит ему конёк, -
К Солнцу прямо на восток,
Во хоромы золотые». -
«Так нельзя ль, отцы родные,
Вам у Солнышка спросить:
Долго ль мне в опале быть,
И за кои прегрешенья
Я терплю беды-мученья?» -
«Ладно, ладно, Рыба-кит!» -
Наш Иван ему кричит.
«Будь отец мне милосердный!
Вишь, как мучуся я, бедный!
Десять лет уж тут лежу...
Я и сам те услужу!..» -
Кит Ивана умоляет,
Сам же горько воздыхает.
«Ладно. Ладно, Рыба-кит!» -
Наш Иван ему кричит.
Тут конёк под ним забился,
Прыг на берег и пустился:
Только видно, как песок,
Вьётся вихорем у ног.
Едут близко ли, далёко,
Едут низко ли, высоко
И увидели ль кого -
Я не знаю ничего.
Скоро сказка говорится,
Дело мешкотно творится.
Только, братца, я узнал,
Что конёк туда вбежал,
Где (я слышал стороною)
Небо сходится с землёю,
Где крестьянки лён прядут,
Прялки на небо кладут.
Тут Иван с землёй простился
И на небе очутился,
И поехал, будто князь,
Шапка набок, подбодрясь.
«Эко диво! Эко диво!
Наше царство хоть красиво, -
Говорит коньку Иван
Средь лазоревых полян, -
А как с небом-то сравнится,
Так под стельку не годится.
Что земля-то!.. Ведь она
И черна-то и грязна;
Здесь земля-то голубая, -
А уж светлая какая!..
Посмотри-ка, горбунок,
Видишь, вон где, на восток,
Словно светится зарница...
Чай, небесная светлица...
Что-то больно высока!» -
Так спросил Иван конька.
«Это терем Царь-девицы,
Нашей будущей царицы, -
Горбунок ему кричит, -
По ночам здесь Солнце спит,
А полуденной порою
Месяц входит для покою».
Подъезжают; у ворот
Из столбов хрустальный свод:
Все столбы те завитые
Хитро в змейки золотые;
На верхушках три звезды,
Вокруг терема сады;
На серебряных там ветках,
В раззолоченных во клетках
Птицы райские живут,
Песни царские поют.
А ведь терем с теремами
Будто город с деревнями;
А на тереме из звёзд -
Православный русский крест.
Вот конёк во двор въезжает;
Наш Иван с него слезает,
В терем к Месяцу идёт
И такую речь ведёт:
«Здравствуй, Месяц Месяцович!
Я – Иванушка Петрович,
Из далёких я сторон
И привёз тебе поклон». -
«Сядь, Иванушка Петрович! -
Молвил Месяц Месяцович. -
И поведай мне вину
В нашу светлую страну
Твоего с земли прихода;
Из какого ты народа,
Как попал ты в этот край, -
Всё скажи мне, не утай». -
«Я с земли пришёл Землянской,
Из страны христианской, -
Говорит, садясь, Иван, -
Переехал окиян
С порученьем от царицы -
В светлый терем поклониться
И сказать вот так, постой!
«Ты скажи моей родной:
Дочь её узнать желает,
Для чего она скрывает
По три ночи, по три дня
Лик какой-то от меня;
И зачем мой братец красный
Завернулся в мрак ненастный
И в туманной вышине
Не пошлёт луча ко мне?»
Так, кажися? Мастерица
Говорить красно царица;
Не припомнишь всё сполна,
Что сказала мне она». -
«А какая то царица?»
«Это, знаешь, Царь-девица». -
«Царь-девица?.. Так она,
Что ль, тобой увезена?» -
Вскрикнул Месяц Месяцович.
А Иванушка Петрович
Говорит: «Известно, мной!
Вишь, я царский стремянной;
Ну, так царь меня отправил,
Чтобы я её доставил
В три недели во дворец;
А не то меня отец
Посадить грозился на кол».
Месяц с радости заплакал,
Ну Ивана обнимать,
Целовать и миловать.
«Ах, Иванушка Петрович! -
Молвил Месяц Месяцович. -
Ты принёс такую весть,
Что не знаю, чем и счесть!
А уж как мы горевали,
Что царевну потеряли!..
Оттого-то, видишь, я
По три ночи, по три дня
В тёмном облаке ходила,
Всё грустила да грустила,
Трое суток не спала,
Крошки хлеба не брала,
Оттого-то сын мой красный
Завернулся в мрак ненастный,
Луч свой жаркий погасил,
Миру божью не светил:
Всё грустил, вишь, по сестрице,
Той ли красной Царь-девице.
Что, здорова ли она?
Не грустна ли, не больна?» -
«Всем бы, кажется, красотка,
Да у ней, кажись, сухотка:
Ну, как спичка, слышь, тонка,
Чай в обхват-то три вершка;
Вот как замуж-то поспеет,
Так небось и потолстеет:
Царь, слышь, женится на ней».
Месяц вскрикнул: «Ах, злодей!
Вздумал в семьдесят жениться
На молоденькой девице!
Да стою я крепко в том -
Просидит он женихом!
Вишь, что старый хрен затеял:
Хочет жать там, где не сеял!
Полно, лаком больно стал!»
Тут Иван опять сказал:
«Есть ещё к тебе прошенье,
То о китовом прощенье...
Есть, вишь, море; чудо-кит
Поперёк его лежит:
Все бока его изрыты,
Частоколы в рёбра вбиты...
Он, бедняк, меня прошал,
Чтобы я тебя спрошал:
Скоро ль кончится мученье?
Чем сыскать ему прощенье?
И на что он тут лежит?»
Месяц ясный говорит:
«Он за то несёт мученье,
Что без божия веленья
Проглотил среди морей
Три десятка кораблей.
Если даст он им свободу,
Снимет бог с него невзгоду.
Вмиг все раны заживит,
Долгим веком наградит».
Тут Иванушка поднялся,
С светлым Месяцем прощался,
Крепко шею обнимал,
Трижды в щёки целовал
«Ну, Иванушка Петрович! -
Молвил Месяц Месяцович. -
Благодарствую тебя
За сынка и за себя.
Отнеси благословенье
Нашей дочке в утешенье
И скажи моей родной:
«Мать твоя всегда с тобой;
Полно плакать и крушиться:
Скоро грусть твоя решится, -
И не старый, с бородой,
А красавец молодой
Поведёт тебя к налою.»
Ну, прощай же! Бог с тобою!»
Поклонившись, как умел,
На конька Иван тут сел,
Свистнул, будто витязь знатный,
И пустился в путь обратный.
На другой день наш Иван
Вновь пришёл на окиян.
Вот конёк бежит по киту,
По костям стучит копытом.
Чудо-юдо Рыба-кит
Так, вздохнувши, говорит:
«Что, отцы, моё прошенье?
Получу ль когда прощенье?» -
«Погоди ты, Рыба-кит!» -
Тут конёк ему кричит.
Вот в село он прибегает,
Мужичков к себе сзывает,
Чёрной гривкою трясёт
И такую речь ведёт:
«Эй, послушайте, миряне,
Православны христиане!
Коль не хочет кто из вас
К водяному сесть в приказ,
Убирайся вмиг отсюда.
Здесь тотчас случится чудо:
Море сильно закипит,
Повернётся Рыба-кит...»
Тут крестьяне и миряне,
Православны христиане,
Закричали: «Быть бедам!»
И пустились по домам.
Все телеги собирали;
В них, не мешкая, поклали
Всё, что было живота,
И оставили кита.
Утро с полднем повстречалось,
А в селе уж не осталось
Ни одной души живой,
Словно шёл Мамай войной!
Тут конёк на хвост вбегает,
К перьям близко прилегает
И что мочи есть кричит:
«Чудо-юдо Рыба-кит!
Оттого твои мученья,
Что без божия веленья
Проглотил ты средь морей
Три десятка кораблей.
Если дашь ты им свободу,
Снимет бог с тебя невзгоду,
Вмиг все раны заживит,
Веком долгим наградит».
И окончив речь такую,
Закусил узду стальную,
Понатужился – и вмиг
На далёкий берег прыг.
Чудо-кит зашевелился,
Словно холм поворотился,
Начал море волновать
И из челюстей бросать
Корабли за кораблями
С парусами и гребцами.
Тут поднялся шум такой,
Что проснулся царь морской:
В пушки медные палили,
В трубы кованы трубили;
Белый парус поднялся,
Флаг на мачте развился;
Поп с причетом всем служебным
Пел на палубе молебны;
А гребцов весёлый ряд
Грянул песню наподхват:
«Как по моречку, по морю,
По широкому раздолью,
Что по самый край земли,
Выбегают корабли...»
Волны моря заклубились,
Корабли из глаз сокрылись.
Рот широкий отворяя,
Плёсом волны разбивая:
«Чем вам, други, услужить?
Чем за службу наградить?
Надо ль раковин цветистых?
Надо ль рыбок золотистых?
Надо ль крупных жемчугов?
Всё достать для вас готов!» -
«Нет, кит-рыба, нам в награду
Ничего того не надо, -
Говорит ему Иван, -
Лучше перстень нам достань, -
Перстень, знаешь. Царь-девицы,
Нашей будущей царицы». -
«Ладно, ладно! Для дружка
И серёжку из ушка!
Отыщу я до зарницы
Перстень красной Царь-девицы», -
Кит Ивану отвечал
И, как ключ, на дно упал.
Осетриный весь народ
И такую речь ведёт:
«Вы достаньте до зарницы
Перстень красной Царь-девицы,
Скрытый в ящичке на дне.
Кто его доставит мне,
Награжу того я чином:
Будет думным дворянином.
Если ж умный мой приказ
Не исполните... я вас!..»
Осетры тут поклонились
И в порядке удалились.
Через несколько часов
Двое белых осетров
К киту медленно подплыли
И смиренно говорили:
«Царь великий! Не гневись!
Мы всё море уж, кажись,
Исходили и изрыли,
Но и знаку не открыли.
Только Ёрш один из нас
Совершил бы твой приказ:
Он по всем морям гуляет,
Так уж, верно, перстень знает;
Но его, как бы назло,
Уж куда-то унесло».
«Отыскать его в минуту
И послать в мою каюту!» -
Кит сердито закричал
И усами закачал.
Осетры тут поклонились,
В земский суд бежать пустились
И велели в тот же час
От кита писать указ,
Чтоб гонцов скорей послали
И Ерша того поймали.
Лещ, услыша сей приказ,
Именной писал указ;
Сом (советником он звался)
Под указом подписался;
Чёрный рак указ сложил
И печати приложил.
Двух дельфинов тут призвали
И, отдав указ, сказали,
Чтоб, от имени царя,
Обежали все моря
И того Ерша-гуляку,
Крикуна и забияку,
Где бы ни было, нашли,
К государю привели.
Тут дельфины поклонились
И Ерша искать пустились.
Ищут час они в морях,
Ищут час они в реках,
Все озёра исходили,
Все проливы переплыли,
Не могли Ерша сыскать
И вернулися назад,
Чуть не плача от печали...
Вдруг дельфины услыхали,
Где-то в маленьком пруде
Крик неслыханный в воде.
В пруд дельфины завернули
И на дно его нырнули, -
Глядь: в пруде, под камышом,
Ёрш дерётся с Карасём.
«Смирно! Черти б вас побрали!
Вишь, содом какой подняли,
Словно важные бойцы!» -
Закричали им гонцы.
«Ну, а вам какое дело? -
Ёрш кричит дельфинам смело. -
Я шутить ведь не люблю,
Разом всех переколю!» -
«Ох ты, вечная гуляка,
И крикун, и забияка!
Всё бы, дрянь, тебе гулять,
Всё бы драться да кричать.
Дома – нет ведь, не сидится!..
Ну, да что с тобой рядиться, -
Вот тебе царёв указ,
Чтоб ты плыл к нему тотчас».
Тут проказника дельфины
Подхватили под щетины
И отправились назад.
Ёрш ну рваться и кричать:
«Будьте милостивы, братцы!
Дайте чуточку подраться.
Распроклятый тот Карась
Поносил меня вчерась
При честном при всём собранье
Неподобной разной бранью...»
Долго Ёрш ещё кричал,
Наконец и замолчал;
А проказника дельфины
Всё тащили за щетины,
Ничего не говоря,
И явились пред царя.
«Что ты долго не являлся?
Где ты, вражий сын, шатался?» -
Кит со гневом закричал.
На колени Ёрш упал,
И, признавшись в преступленье,
Он молился о прощенье.
«Ну, уж бог тебя простит! -
Кит державный говорит. -
Но за то твоё прощенье
Ты исполни повеленье».
«Рад стараться, Чудо-кит!» -
На коленях Ёрш пищит.
«Ты по всем морям гуляешь,
Так уж, верно, перстень знаешь
Царь-девицы?» – «Как не знать!
Можем разом отыскать». -
«Так ступай же поскорее
Да сыщи его живее!»
Тут, отдав царю поклон,
Ёрш пошёл, согнувшись, вон.
С царской дворней побранился,
За плотвой поволочился
И салакушкам шести
Нос разбил он на пути.
Совершив такое дело
В омут кинулся он смело
И в подводной глубине
Вырыл ящичек на дне -
Пуд по крайней мере во сто.
«О, здесь дело-то не просто!»
И давай из всех морей
Ёрш скликать к себе сельдей.
Сельди духом собралися,
Сундучок тащить взялися,
Только слышно и всего -
«У-у-у!» да «О-о-о!».
Но сколь сильно ни кричали,
Животы лишь надорвали,
А проклятый сундучок
Не дался и на вершок.
«Настоящие селёдки!
Вам кнута бы вместо водки!» -
Крикнул Ёрш со всех сердцов
И нырнул по осетров.
Осетры тут приплывают
И без крика подымают
Крепко ввязнувший в песок
С перстнем красный сундучок.
«Ну, ребятушки, смотрите,
Вы к царю теперь плывите,
Я ж пойду теперь ко дну
Да немножко отдохну:
Что-то сон одолевает,
Так глаза вот и смыкает...»
Осетры к царю плывут,
Ёрш-гуляка прямо в пруд
(Из которого дельфины
Утащили за щетины).
Чай, додраться с Карасём, -
Я не ведаю о том.
Но теперь мы с ним простимся
И к Ивану возвратимся.
Тихо море-окиян.
На песке сидит Иван,
Ждёт кита из синя моря
И мурлыкает от горя;
Повалившись на песок,
Дремлет верный горбунок,
Время к вечеру клонилось;
Вот уж солнышко спустилось;
Тихим пламенем горя,
Развернулася заря.
А кита не тут-то было.
«Чтоб те, вора, задавило!
Вишь, какой морской шайтан! -
Говорит себе Иван. -
Обещался до зарницы
Вынесть перстень Царь-девицы,
А доселе не сыскал,
Окаянный зубоскал!
А уж солнышко-то село,
И...» Тут море закипело:
Появился чудо-кит
И к Ивану говорит:
«За твоё благодеянье
Я исполнил обещанье».
С этим словом сундучок
Брякнул плотно на песок,
Только берег закачался.
«Ну, теперь я расквитался.
Если ж вновь принужусь я,
Позови опять меня;
Твоего благодеянья
Не забыть мне... До свиданья!»
Тут Кит-чудо замолчал
И, всплеснув, на дно упал.
Горбунок-конёк проснулся,
Встал на лапки, отряхнулся,
На Иванушку взглянул
И четырежды прыгнул.
«Ай да Кит Китович! Славно!
Долг свой выполнил исправно!
Ну, спасибо, Рыба-кит! -
Горбунок-конёк кричит. -
Что ж, хозяин, одевайся,
В путь-дорожку отправляйся;
Три денька ведь уж прошло:
Завтра срочное число,
Чай, старик уж умирает».
Тут Ванюша отвечает:
«Рад бы радостью поднять;
Да ведь силы не занять!
Сундучишко больно плотен,
Чай, чертей в него пять сотен
Кит проклятый насажал.
Я уж трижды подымал:
Тяжесть страшная такая!»
Тут конёк, не отвечая,
Поднял ящичек ногой,
Будто камышек какой,
И взмахнул к себе на шею.
«Ну, Иван, садись скорее!
Помни, завтра минет срок,
А обратный путь далёк».
Стал четвёртый день зориться,
Наш Иван уже в столице.
Царь с крыльца к нему бежит, -
«Что кольцо моё?» – кричит.
Тут Иван с конька слезает
И преважно отвечает:
«Вот тебе и сундучок!
Да вели-ка скликать полк:
Сундучишко мал хоть на вид,
Да и дьявола задавит».
Царь тотчас стрельцов позвал
И не медля приказал
Сундучок отнесть в светлицу.
Сам пошёл по Царь-девицу.
«Перстень твой, душа, найден, -
Сладкогласно молвил он, -
И теперь, примолвить снова,
Нет препятства никакого
Завтра утром, светик мой,
Обвенчаться мне с тобой.
Но не хочешь ли, дружочек,
Свой увидеть перстенёчек?
Он в дворце моём лежит».
Царь-девица говорит:
«Знаю, знаю! Но, признаться,
Нам нельзя ещё венчаться». -
«Отчего же, светик мой?
Я люблю тебя душой,
Мне, прости ты мою смелость,
Страх жениться захотелось.
Если ж ты... то я умру
Завтра ж с горя поутру.
Сжалься, матушка царица!»
Говорит ему девица:
«Но взгляни-ка, ты ведь сед;
Мне пятнадцать только лет:
Как же можно нам венчаться?
Все цари начнут смеяться,
Дед-то, скажут, внуку взял!»
Царь со гневом закричал:
«Пусть-ка только засмеются -
У меня как раз свернутся:
Все их царства полоню!
Весь их род искореню!» -
«Пусть не станут и смеяться,
Всё не можно нам венчаться. -
Не растут зимой цветы:
Я красавица, а ты?..
Чем ты можешь похвалиться?» -
Говорит ему девица.
«Я хоть стар, да я удал! -
Царь царице отвечал. -
Как немножко приберуся,
Хоть кому так покажуся
Разудалым молодцом.
Ну, да что нам нужды в том?
Лишь бы только нам жениться».
Говорит ему девица:
«А такая в том нужда,
Что не выйду никогда
За дурного, за седого,
За беззубого такого!»
Царь в затылке почесал
И, нахмуряся, сказал:
«Что ж мне делать-то, царица?
Страх как хочется жениться;
Ты же, ровно на беду:
Не пойду да не пойду!» -
«Не пойду я за седого, -
Царь-девица молвит снова. -
Стань, как прежде, молодец, -
Я тотчас же под венец». -
«Вспомни, матушка царица,
Ведь нельзя переродиться;
Чудо бог один творит».
Царь-девица говорит:
«Коль себя не пожалеешь,
Ты опять помолодеешь.
Слушай: завтра на заре
На широком на дворе
Должен челядь ты заставить
Три котла больших поставить
И костры под них сложить.
Первый надобно налить
До краёв водой студёной,
А второй – водой варёной,
А последний – молоком,
Вскипятя его ключом.
Вот, коль хочешь ты жениться
И красавцем учиниться -
Ты, без платья, налегке,
Искупайся в молоке;
Тут побудь в воде варёной,
А потом ещё в студёной.
И скажу тебе, отец,
Будешь знатный молодец!»
Царь не вымолвил ни слова,
Кликнул тотчас стремяннова.
«Что, опять на окиян? -
Говорит царю Иван. -
Нет, уж дудки, ваша милость!
Уж и то во мне всё сбилось.
Не поеду ни за что!» -
«Нет, Иванушка, не то,
Завтра я хочу заставить
На дворе котлы поставить
И костры под них сложить.
Первый думаю налить
До краёв водой студёной,
А второй – водой варёной,
А последний – молоком,
Вскипятя его ключом.
Ты же должен постараться,
Пробы ради, искупаться
В этих трёх больших котлах,
В молоке и двух водах». -
«Вишь, откуда подъезжает! -
Речь Иван тут начинает. -
Шпарят только поросят,
Да индюшек, да цыплят;
Я ведь, глянь, не поросёнок,
Не индюшка, не цыплёнок,
Вот в холодной, так оно
Искупаться бы можно,
А подваривать как станешь,
Так меня и не заманишь.
Полно, царь, хитрить-мудрить
Да Ивана проводить!»
Царь, затрясши бородою:
«Что? Рядиться мне с тобою? -
Закричал он.– Но смотри!
Если ты в рассвет зари
Не исполнишь повеленье, -
Я отдам тебя в мученье,
Прикажу тебя пытать,
По кусочкам разрывать.
Вон отсюда, болесть злая!»
Тут Иванушка, рыдая,
Поплёлся на сеновал,
Где конёк его лежал.
«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил? -
Говорит ему конёк. -
Чай, наш старый женишок
Снова выкинул затею?»
Пал Иван к коньку на шею,
Обнимал и целовал.
«Ох, беда, конёк!– сказал. -
Царь вконец меня сбывает;
Сам подумай, заставляет
Искупаться мне в котлах,
В молоке и двух водах:
Как в одной воде студёной,
А в другой воде варёной,
Молоко, слышь, кипяток».
Говорит ему конёк:
«Вот уж служба, так уж служба!
Тут нужна моя вся дружба.
Как же к слову не сказать:
Лучше б нам пера не брать;
От него-то, от злодея,
Столько бед тебе на шею...
Ну, не плачь же, бог с тобой!
Сладим как-нибудь с бедой.
И скорее сам я сгину,
Чем тебя, Иван, покину.
Слушай, завтра на заре
В те поры, как на дворе
Ты разденешься, как должно,
Ты скажи царю: «Не можно ль,
Ваша милость, приказать
Горбунка ко мне послать,
Чтоб впоследни с ним проститься».
Царь на это согласится.
Вот как я хвостом махну,
В те котлы мордой макну,
На тебя два раза прысну,
Громким посвистом присвистну,
Ты, смотри же, не зевай:
В молоко сперва ныряй,
Тут в котёл с водой варёной,
А оттудова в студёной.
А теперича молись
Да спокойно спать ложись».
На другой день, утром рано,
Разбудил конёк Ивана:
«Эй, хозяин, полно спать!
Время службу исполнять».
Тут Ванюша почесался,
Потянулся и поднялся,
Помолился на забор
И пошёл к царю во двор.
Там котлы уже кипели;
Подле них рядком сидели
Кучера и повара
И служители двора;
Дров усердно прибавляли,
Об Иване толковали
Втихомолку меж собой
И смеялися порой.
Вот и двери растворились,
Царь с царицей появились
И готовимся с крыльца
Посмотреть на удальца.
«Ну, Ванюша, раздевайся
И в котлах, брат, покупайся!» -
Царь Ивану закричал.
Тут Иван одежду снял,
Ничего не отвечая.
А царица молодая,
Чтоб не видеть наготу,
Завернулася в фату.
Вот Иван к котлам поднялся,
Глянул в них – и зачесался.
«Что же ты, Ванюша, стал? -
Царь опять ему вскричал. -
Исполняй-ка, брат, что должно!»
Говорит Иван: «Не можно ль,
Ваша милость, приказать
Горбунка ко мне послать?
Я впоследни б с ним простился».
Царь, подумав, согласился
И изволил приказать
Горбунка к нему послать.
Тут слуга конька приводит
И к сторонке сам отходит.
Вот конёк хвостом махнул,
В те котлы мордой макнул,
На Ивана дважды прыснул,
Громким посвистом присвистнул,
На конька Иван взглянул
И в котёл тотчас нырнул,
Тут в другой, там в третий тоже,
И такой он стал пригожий,
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
Вот он в платье нарядился,
Царь-девице поклонился,
Осмотрелся, подбодрясь,
С важным видом, будто князь.
«Эко диво!– все кричали. -
Мы и слыхом не слыхали,
Чтобы льзя похорошеть!»
Царь велел себя раздеть,
Два раза перекрестился, -
Бух в котёл – и там сварился!
Царь-девица тут встаёт,
Знак к молчанью подаёт,
Покрывало поднимает
И к прислужникам вещает:
«Царь велел вам долго жить!
Я хочу царицей быть.
Люба ль я вам? Отвечайте!
Если люба, то признайте
Володетелем всего -
И супруга моего!»
Тут царица замолчала,
На Ивана показала.
«Люба, люба!– все кричат. -
За тебя хоть в самый ад!
Твоего ради талана
Признаём царя Ивана!»
Царь царицу тут берёт,
В церковь божию ведёт,
И с невестой молодою
Он обходит вкруг налою.
Пушки с крепости палят;
В трубы кованы трубят;
Все подвалы отворяют
Бочки с фряжским выставляют,
И, напившися, народ
Что есть мочушки дерёт:
«Здравствуй, царь наш со царицей!
С распрекрасной Царь-девицей!»
Во дворце же пир горой:
Вина льются там рекой;
За дубовыми столами
Пьют бояре со князьями,
Сердцу любо! Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Комментированное издание любимой многими поколениями сказки. Для младшего школьного возраста.
- О сказке «Конёк-горбунок»
* * *
компанией ЛитРес .
О сказке «Конёк-горбунок»
Послал отец Иванушку стеречь пшеницу: повадился кто-то топтать её по ночам. Послушался Иван – пошёл в дозор. О том, что за этим последовало, и о многом другом рассказал в своей сказке девятнадцатилетний поэт – студент Петербургского университета Пётр Павлович Ершов. Автор «Конька-горбунка» учился на философско-юридическом отделении. Но Ершова влекли к себе поэзия, история, музыка. Однажды он признался: «Я готов всем изящным любоваться до головокружения…»
Ершов был современником великого Пушкина, Жуковского. От них он услышал похвалу. Сказка была напечатана сначала в журнале, а потом – отдельной книгой. С памятного для Ершова 1834 года, когда это произошло, сказку о коньке-горбунке узнала и полюбила вся читающая Россия.
Поэт родился в Сибири. В детстве ему пришлось много ездить: его отец служил в беспокойной должности волостного комиссара – семья часто переезжала с места на место. Ершовы жили и в крепости святого Петра (сейчас Петропавловск), и в Омске, и на Крайнем Севере – в Берёзове (тогда место ссылок) и в Тобольске. Будущий поэт узнал быт крестьян, таёжных охотников, ямщиков, купцов, казаков, услышал рассказы о сибирской старине, от старожилов узнал сказки. Ершову, ставшему гимназистом, вновь повезло: он поселился в Тобольске у родственников матери, у купца Пилёнкова, – здесь в людской бывали разные люди. От них Ершов узнал о забайкальских краях, о далёких караванных путях на юг и восток. Пришло время, и сам Ершов стал рассказчиком-сказочником.
В Петербург Ершов приехал с родителями, с братом, который тоже стал студентом. Они поселились на городской окраине, в небольшом деревянном доме. Вечерами, улёгшись в постель, Ершов любил рассказывать домашним сказки. Здесь-то впервые и услышали друзья от поэта его сказку о коньке-горбунке. Сказка была перенята от сибирских сказочников, но не всегда легко решить, где перед нами искусство народа, а где собственное творчество Ершова.
Едут близко ли, далёко,
Едут низко ли, высоко
И увидели ль кого -
Я не знаю ничего.
Скоро сказка говорится,
Дело мéшкотно творится.
Как тут не узнать слов из народных сказок: «Близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается». Или вот ещё – конёк-горбунок трижды спрашивает у опечаленного Ивана:
«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил?»
А дело в том, что царь посылает Ивана к океану; горбунок неизменно утешает своего хозяина:
«Это – службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди!»
В народных сказках герой тоже находит утешение у своих друзей и помощников. Они тоже спрашивают у него, почему он невесел, почему голову ниже плеч повесил, и утешают теми же словами: «Это не служба – службишка, служба будет впереди». Из народных сказок Ершов взял и слова о преображении Ивана:
И такой он стал пригожий -
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
Нетрудно узнать обычную сказочную концовку и в последних стихах о свадебном пире:
Сердцу любо! Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Но поэт не только пересказал своими стихами сказки народа. Ершов украсил народный вымысел, расцветил его своей выдумкой, дополнил его. Вот Иван караулит ночью пшеницу – сидит под кустом, считает на небе звёзды:
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Мы можем проследить за всеми движениями Ивана: вот его слух поразило внезапное ржание, вот он привстал, вот приложил руку к глазам, чтобы лучше рассмотреть что-то там вдали, – и увидел кобылицу. Ершов даёт волю своей фантазии:
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольцы завитая.
В сказках народа много чудесного, но можно поручиться, что точно такого описания в них не найти.
«Конёк-горбунок» захватывает нас вымыслом. Чего только не узнаём мы и где только не перебываем вместе с Иваном и его горбунком! В сказочной столице – на торгу, в конном ряду, в царской конюшне, у океана-моря, в диковинных краях, где водятся жар-птицы, на морском берегу, у самой кромки прибоя, откуда открывается пустынный простор и видно, как гуляет «одинёшенек» белый вал. Вот Иван доскакал на горбунке до поляны:
Что за поле! зелень тут
Словно камень-изумруд;
Ветерок над нею веет,
Так вот искорки и сеет;
А по зелени цветы
Несказанной красоты.
Вдали возвышается гора, «вся из чистого сребра» – ослепительный блеск разлит вокруг. Перед нашим мысленным взором открывается красота волшебного мира.
Ершов без боязни сочетает волшебный вымысел с шуткой. Поперёк океана неподвижно лежит кит – чудо-юдо. Сметливые крестьяне поселились на нём:
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.
Поэт весело смеётся над давними фантастическими россказнями о том, что земля держится на трёх китах.
Шутливость никогда не оставляет Ершова. Она постоянно сопровождает самые восторженные его описания. Ивану не показалась прекрасной даже царевна: увидав её, он разочарован – она кажется ему бледной, тонкой:
«А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! словно у цыплёнка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму».
Пересказывая народные сказки, Ершов сохранял их острый социальный смысл. Симпатии автора всецело на стороне гонимого и презираемого Ивана. Иван слыл дурачком уже в родной семье; он и вправду кажется дурачком: лежит на печи и распевает во всю мочь: «Распрекрасные вы очи!» Но вот вопрос: а чем его лучше старшие братья?… Они не горланят песен, не лезут на печь в лаптях и малахае, не стучат в двери так, что «чуть кровля не валится», но иных достоинств у них нет. Напротив, в них много плохого: никто из них не верен слову, они обманывают отца, нечисты на руку. Ради выгоды они готовы на всё – были бы рады погубить Ивана. Тёмной ночью они посылают его в поле за огоньком, в надежде, что он не вернётся обратно.
Сам же думает Данило:
«Чтоб тебя там задавило!»
А Гаврило говорит:
«Кто-петь знает, что горит!
Коль станичники пристали, -
Поминай его, как звали!»
Но всё происходит наперекор желаниям братьев. Ершов делает Ивана удачливым. Почему?
Потому что Иван никому не желает зла. Его «глупый ум» в том, что он не крадёт, не обманывает, верен слову. Он не строит козней против ближних. Всякий раз, сделав доброе дело, Иван беззаботно поёт: поёт, возвращаясь из дозора, «Ходил молодец на Пресню»; поёт по дороге в балаган, где у него стоят кони. И уж настоящее веселье – общая пляска – произошло в столице, когда Иван был взят на службу к царю. Весёлый, добрый и простодушный Иван потому и нравится нам, что не похож на тех, кто считает себя «умным».
Презираемый и обманываемый братьями, Иван стал жить при царском дворе. Иван сам удивлён перемене в своей судьбе. По его словам, он «из огорода» стал «царский воевода». Невероятность такого изменения в судьбе Ивана высмеяна самим поэтом, но без такого хода действия не было бы и сказки.
Иван и на царской службе остался прежним: он выговорил себе право вдоволь спать («А не то я был таков»). Ершов часто говорит о том, что Иван спит так крепко, что его едва могут добудиться. Иван чуть не погубил себя, заснув у шатра девицы под её пение и игру на гуслях. Недовольный горбунок толкнул его копытом и сказал:
«Спи, любезный, до звезды!
Высыпай себе беды!»
Иван и хотел бы остаться беззаботным, да на царской службе беззаботным быть нельзя. Иван должен стать иным. Он учится этому. Чтобы не уснуть, не упустить ещё раз Царь-девицу, Иван набрал острых камней и гвоздей: «Для того, чтоб уколоться, если вновь ему вздремнётся». Верный конёк учит своего хозяина: «Гей! хозяин! полно спать! Время дело исправлять!» Конёк – воплощение чудесной сказочной силы, которая приходит на помощь Ивану. Эта сила действует против царедворцев и самого царя. Беды, в которые попадает Иван, грозны. Царь узнал из доноса спальника, что Иван скрывает перо Жар-птицы. Царь в гневе. Он добивается у Ивана признания: «Отвечай же! Запорю!..» Царское желание иметь перо Жар-птицы – одна прихоть и вздор. Царь смешон: получив перо, он забавляется им, как дитя игрушкой: «Гладил бороду, смеялся и скусил пера конец». Приказывая поймать Жар-птицу, царь грозит в случае неповиновения посадить Ивана на кол:
«Я, помилуй Бог, сердит!
И с сердцов иной порою
Чуб сниму и с головою».
Иван для царя «холоп» и не должен перечить ни его словам, ни желаниям. Таков и приказ искупаться в кипятке:
«Если ты в рассвет зари
Не исполнишь повеленье, -
Я отдам тебя в мученье,
Прикажу тебя пытать,
По кусочкам разрывать».
Неблагодарность царя, которому Иван оказал столько услуг, доносы, лицемерие придворных, их ловкая клевета – вот что причиняло несчастья даже таким нетребовательным, незлобивым людям, каков Иванушка.
Ершов противопоставил этому вполне реальному злу сказочную силу конька-горбунка.
Сказочный конёк-горбунок, как всякая хорошая выдумка, заключает в себе серьёзную мысль: силу царя и его придворных может сокрушить сила верного товарищества. Ершов опоэтизировал это чувство. Даря Ивану коней, кобылица сказала:
«Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чёрную, слышь, бабку.
На земле и под землёй
Он товарищ будет твой…»
Ершов сам раскрыл внутренний смысл сказочной выдумки: товарищество способно творить чудеса. И в жизни со студенческих лет Ершов верил в силу верной дружбы. В университете он встретил Константина Тимковского. Они подружились. Оба мечтали о полезной деятельности на благо России: им казалось, что они могут преобразить жизнь в Сибири, сделать край каторги и ссылки цветущим, а народы, его населявшие, просвещёнными. Друзья поклялись быть верными этому стремлению и даже обменялись кольцами. На внутренней стороне колец были выгравированы первые буквы латинских слов Mors et Vita, что значило: «Смерть и Жизнь». Друзья поклялись всю жизнь до самой смерти оставаться верными общему гражданскому долгу. Всей своей деятельностью после окончания университета Ершов – учитель русской словесности в Тобольской гимназии, а потом инспектор, директор её, а спустя время управляющий дирекцией училищ всей обширной Тобольской губернии, подтвердил верность своей клятве. По-разному сложилась жизнь друзей, но путь каждого имел началом клятву на верность России, скреплённую чувством товарищества. Это чувство и было воспето Ершовым в сказке.
Горбунок делит все радости и печали Ивана. Когда настало время самого сурового испытания – прыгать в кипящий котёл, горбунок сказал, что теперь понадобится вся его дружба:
«И скорее сам я сгину,
Чем тебя, Иван, покину».
Это-то и придало Ивану решимость:
На конька Иван взглянул
И в котёл тотчас нырнул…
Настоящая сказка всегда близка к правде. Поэт сохранил множество примет народной жизни. Собираясь в дозор, братья берут с собой вилы, топор – те орудия труда, которые крестьянин мог превратить и в оружие. Пойманную кобылу Иван загнал в пастушеский балаган – временный загон под навесом. Собираясь в дорогу, Иван берёт с собой три луковки, кладёт за пазуху хлеб, а небогатую поклажу сложил в мешок. Сказочная столица очень похожа на российский губернский или даже уездный город. Городничий с отрядом усачей прочищает дорогу в толпе, рассыпая удары налево и направо: «Эй! вы, черти босоноги! Прочь с дороги! Прочь с дороги!» Народ снимает шапки. Торговые гости-купцы в сговоре с надсмотрщиками, обманывают и обсчитывают покупателей. На торгу идёт не только денежная торговля, но и обмен натурой. Кричат глашатаи. Царь ездит в сопровождении стрельцов. Такие описания очень красят сказку и придают достоверность выдумке.
Красят сказку и упоминания о времени, хотя и краткие, но выразительные – говорится об утреннем свете, дневном блеске неба, вечернем сумраке и ночной темноте: «Только начало зариться», «Ясный полдень наступает», «Вот как стало лишь смеркаться», «Стало на небе темнеть», «Запад тихо догорал», «Ночь холодная настала», «Ночь настала, месяц всходит». Яркая картина набросана стихами:
Время к вечеру клонилось;
Вот уж солнышко спустилось;
Тихим пламенем горя,
Развернулася заря.
Ершов усвоил из речи народа множество слов и выражений, вроде «зориться», «о полночь» и подобных им. Бытовая речь придала сказке особенные художественные свойства.
Попав на небо, Иван размышляет:
«Эко диво! Эко диво!
Наше царство хоть красиво…
А как с небом-то сравнится,
Так под стельку не годится.
Что земля-то!.. Ведь она
И черна-то и грязна;
Здесь земля-то голубая,
А уж светлая какая!..
Посмотри-ка, горбунок,
Видишь, вон где, на восток,
Словно светится зарница…
Чай, небесная светлица…
Что-то больно высока!»
В этой речи и восторг, и размышление, и удивление, и сравнение, и предположение, и ирония. Это живая народная речь с остановками, неожиданными поворотами в течении. В неё вошли и просторечные слова: «эко», «чай», «больно», и их нельзя заменить никакими другими – вместо «Эко диво!» сказать «Вот диво!» или «Какое диво!», вместо «чай» – «наверное», «вероятно», а вместо «больно высока» – «очень высока». Заменить слова – означало бы утратить народный оттенок в сказочной речи.
Ершов блистательно владел стихом. Как у всякого настоящего поэта, у Ершова стих был сильным поэтическим средством. Вот только один пример: на обратном пути из небесного царства Иван достиг океана -
Вот конёк бежи́т по ки́ту,
По костя́м стучи́т копы́том.
Ритм сам по себе становится изображением стука копыт. Но вот бег конька сменяется прыжком, и ритм становится другим:
Понатýжился – и вми́г
На далёкий бéрег пры́г.
Рассказывают, что Пушкина восхитило мастерство Ершова. Молодой поэт учился у великого мастера. Считают, что начало сказки – четыре стиха «За горами, за долами…» – правил Пушкин. Не случайно стихи:
«Путь-дорога, господа!
Вы откуда и куда?» -
навеяны «Сказкой о царе Салтане», где есть строчки:
«Ой вы, гости-господа,
Долго ль ездили, куда?»
А стих Ершова «Пушки с крепости палят» сочинён по образцу пушкинского: «Пушки с пристани палят».
Сказка Ершова – прекрасное и высокое произведение искусства. Поэт почувствовал и передал очарование народных сказок, а главное, разделил народные понятия и представления.
Как и простые люди, Ершов мечтал о победе добра и справедливости. Именно это сделало сказку о коньке-горбунке всенародно признанным произведением.
Умер поэт в августе 1869 года. При жизни Ершова сказка была издана семь раз и много раз после кончины автора. Пушкин мечтал издать сказку с картинками. Но стоить такая книга должна была дёшево.
Скачет и скачет горбунок в сказке Ершова от одного поколения людей к другому, и весёлый стук его копыт прозвучит ещё для многих читателей.
В. Аникин
Начинается сказка сказываться.
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба – на земле,
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына.
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счётом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.
В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать -
Как бы вора соглядать;
Наконец себе смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.
Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь ненастная настала,
На него боязнь напала,
И со страхов наш мужик
Закопался под сенник.
Ночь проходит, день приходит;
С сенника дозорный сходит
И, облив себя водой,
Стал стучаться под избой:
«Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери,
Под дождём я весь промок
С головы до самых ног!»
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, прокашлявшись, сказал:
«Всю я ноченьку не спал,
На моё ж притом несчастье,
Было страшное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впрочем, всё благополучно».
Похвалил его отец:
«Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так сказать, примерно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всём,
Не ударил в грязь лицом».
Стало сызнова смеркаться,
Средний брат пошёл сбираться:
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать -
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
«Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страшный был мороз -
До животиков промёрз».
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
«Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было несподручно…
Впрочем, всё благополучно».
И ему сказал отец:
«Ты, Гаврило, молодец!»
Стало в третий раз смеркаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведёт,
На печи в углу поёт
Изо всей дурацкой мочи:
«Распрекрасные вы очи!»
Братья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но, сколь долго ни кричали,
Он ни с места. Наконец
Подошёл к нему отец,
Говорит ему: «Послушай,
Побегáй в дозор, Ванюша;
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов».
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладёт,
Караул держать идёт.
Ночь настала; месяц всходит;
Поле всё Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звёзды на небе считает
Да краюшку уплетает.
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольцы завитая.
«Эхе-хе! Так вот какой
Наш воришко!.. Но постой,
Я шутить ведь не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!»
И, минуту улуча,
К кобылице подбегает,
За волнистый хвост хватает
И прыгнýл к ней на хребёт -
Только задом наперёд.
Кобылица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась как стрела.
Вьётся кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет, силой аль обманом,
Лишь бы справиться с Иваном;
Но Иван и сам не прост -
Крепко держится за хвост.
Наконец она устала.
«Ну, Иван, – ему сказала, -
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да ухаживай за мною,
Сколько смыслишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпущай меня на волю
Погулять по чисту полю.
По исходе же трёх дней
Двух рожу тебе коней -
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чёрную, слышь, бабку.
На земле и под землёй
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет,
В голод хлебом угостит,
В жажду мёдом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы пробовать на воле».
«Ладно», – думает Иван
И в пастуший балаган
Кобылицу загоняет,
Дверь рогожей закрывает
И, лишь только рассвело,
Отправляется в село,
Напевая громко песню
«Ходил молодец на Пресню».
Вот он всходит на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кричит на весь базар,
Словно сделался пожар.
Братья с лавок поскакали,
Заикаяся, вскричали:
«Кто стучится сильно так?»
«Это я, Иван-дурак!»
Братья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать -
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
И ведёт оттуда речь
Про ночное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
«Всю я ноченьку не спал,
Звёзды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, -
Я порядком не приметил.
Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то – что те плошки!
Вот и стал тот чёрт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею -
И вскочи ему на шею.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал.
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, держал его, как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмолился наконец:
„Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обещаюсь смирно жить,
Православных не мутить“.
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чёртенку и поверил».
Тут рассказчик замолчал,
Позевнул и задремал.
Братья, сколько ни серчали,
Не смогли – захохотали,
Ухватившись под бока,
Над рассказом дурака.
Сам старик не мог сдержаться,
Чтоб до слёз не посмеяться,
Хоть смеяться – так оно
Старикам уж и грешно.
Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало, -
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, -
Ведь за ними не бежать…
Станем сказку продолжать.
Ну-с, так вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было),
Натянувшись зельно пьян,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? – Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
«Хм! Теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!» -
Говорит себе Данило…
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гавриле говорит:
«Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал, -
Конец ознакомительного фрагмента.
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Конёк-горбунок (П. П. Ершов, 1834) предоставлен нашим книжным партнёром -
О сказке «Конёк-горбунок»
Послал отец Иванушку стеречь пшеницу: повадился кто-то топтать её по ночам. Послушался Иван – пошёл в дозор. О том, что за этим последовало, и о многом другом рассказал в своей сказке девятнадцатилетний поэт – студент Петербургского университета Пётр Павлович Ершов. Автор «Конька-горбунка» учился на философско-юридическом отделении. Но Ершова влекли к себе поэзия, история, музыка. Однажды он признался: «Я готов всем изящным любоваться до головокружения…»
Ершов был современником великого Пушкина, Жуковского. От них он услышал похвалу. Сказка была напечатана сначала в журнале, а потом – отдельной книгой. С памятного для Ершова 1834 года, когда это произошло, сказку о коньке-горбунке узнала и полюбила вся читающая Россия.
Поэт родился в Сибири. В детстве ему пришлось много ездить: его отец служил в беспокойной должности волостного комиссара – семья часто переезжала с места на место. Ершовы жили и в крепости святого Петра (сейчас Петропавловск), и в Омске, и на Крайнем Севере – в Берёзове (тогда место ссылок) и в Тобольске. Будущий поэт узнал быт крестьян, таёжных охотников, ямщиков, купцов, казаков, услышал рассказы о сибирской старине, от старожилов узнал сказки. Ершову, ставшему гимназистом, вновь повезло: он поселился в Тобольске у родственников матери, у купца Пилёнкова, – здесь в людской бывали разные люди. От них Ершов узнал о забайкальских краях, о далёких караванных путях на юг и восток. Пришло время, и сам Ершов стал рассказчиком-сказочником.
В Петербург Ершов приехал с родителями, с братом, который тоже стал студентом. Они поселились на городской окраине, в небольшом деревянном доме. Вечерами, улёгшись в постель, Ершов любил рассказывать домашним сказки. Здесь-то впервые и услышали друзья от поэта его сказку о коньке-горбунке. Сказка была перенята от сибирских сказочников, но не всегда легко решить, где перед нами искусство народа, а где собственное творчество Ершова.
Едут близко ли, далёко,
Едут низко ли, высоко
И увидели ль кого -
Я не знаю ничего.
Скоро сказка говорится,
Дело мéшкотно творится.
Как тут не узнать слов из народных сказок: «Близко ли, далёко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело делается». Или вот ещё – конёк-горбунок трижды спрашивает у опечаленного Ивана:
«Что, Иванушка, невесел?
Что головушку повесил?»
А дело в том, что царь посылает Ивана к океану; горбунок неизменно утешает своего хозяина:
«Это – службишка, не служба;
Служба всё, брат, впереди!»
В народных сказках герой тоже находит утешение у своих друзей и помощников. Они тоже спрашивают у него, почему он невесел, почему голову ниже плеч повесил, и утешают теми же словами: «Это не служба – службишка, служба будет впереди». Из народных сказок Ершов взял и слова о преображении Ивана:
И такой он стал пригожий -
Что ни в сказке не сказать,
Ни пером не написать!
Нетрудно узнать обычную сказочную концовку и в последних стихах о свадебном пире:
Сердцу любо! Я там был,
Мёд, вино и пиво пил;
По усам хоть и бежало,
В рот ни капли не попало.
Но поэт не только пересказал своими стихами сказки народа. Ершов украсил народный вымысел, расцветил его своей выдумкой, дополнил его. Вот Иван караулит ночью пшеницу – сидит под кустом, считает на небе звёзды:
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Мы можем проследить за всеми движениями Ивана: вот его слух поразило внезапное ржание, вот он привстал, вот приложил руку к глазам, чтобы лучше рассмотреть что-то там вдали, – и увидел кобылицу. Ершов даёт волю своей фантазии:
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольцы завитая.
В сказках народа много чудесного, но можно поручиться, что точно такого описания в них не найти.
«Конёк-горбунок» захватывает нас вымыслом. Чего только не узнаём мы и где только не перебываем вместе с Иваном и его горбунком! В сказочной столице – на торгу, в конном ряду, в царской конюшне, у океана-моря, в диковинных краях, где водятся жар-птицы, на морском берегу, у самой кромки прибоя, откуда открывается пустынный простор и видно, как гуляет «одинёшенек» белый вал. Вот Иван доскакал на горбунке до поляны:
Что за поле! зелень тут
Словно камень-изумруд;
Ветерок над нею веет,
Так вот искорки и сеет;
А по зелени цветы
Несказанной красоты.
Вдали возвышается гора, «вся из чистого сребра» – ослепительный блеск разлит вокруг. Перед нашим мысленным взором открывается красота волшебного мира.
Ершов без боязни сочетает волшебный вымысел с шуткой. Поперёк океана неподвижно лежит кит – чудо-юдо. Сметливые крестьяне поселились на нём:
Мужички на губе пашут,
Между глаз мальчишки пляшут,
А в дубраве, меж усов,
Ищут девушки грибов.
Поэт весело смеётся над давними фантастическими россказнями о том, что земля держится на трёх китах.
Шутливость никогда не оставляет Ершова. Она постоянно сопровождает самые восторженные его описания. Ивану не показалась прекрасной даже царевна: увидав её, он разочарован – она кажется ему бледной, тонкой:
«А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! словно у цыплёнка!
Пусть полюбится кому,
Я и даром не возьму».
Пересказывая народные сказки, Ершов сохранял их острый социальный смысл. Симпатии автора всецело на стороне гонимого и презираемого Ивана. Иван слыл дурачком уже в родной семье; он и вправду кажется дурачком: лежит на печи и распевает во всю мочь: «Распрекрасные вы очи!» Но вот вопрос: а чем его лучше старшие братья?… Они не горланят песен, не лезут на печь в лаптях и малахае, не стучат в двери так, что «чуть кровля не валится», но иных достоинств у них нет. Напротив, в них много плохого: никто из них не верен слову, они обманывают отца, нечисты на руку. Ради выгоды они готовы на всё – были бы рады погубить Ивана. Тёмной ночью они посылают его в поле за огоньком, в надежде, что он не вернётся обратно.
Сам же думает Данило:
«Чтоб тебя там задавило!»
А Гаврило говорит:
«Кто-петь знает, что горит!
Коль станичники пристали, -
Поминай его, как звали!»
Но всё происходит наперекор желаниям братьев. Ершов делает Ивана удачливым. Почему?
Потому что Иван никому не желает зла. Его «глупый ум» в том, что он не крадёт, не обманывает, верен слову. Он не строит козней против ближних. Всякий раз, сделав доброе дело, Иван беззаботно поёт: поёт, возвращаясь из дозора, «Ходил молодец на Пресню»; поёт по дороге в балаган, где у него стоят кони. И уж настоящее веселье – общая пляска – произошло в столице, когда Иван был взят на службу к царю. Весёлый, добрый и простодушный Иван потому и нравится нам, что не похож на тех, кто считает себя «умным».
Презираемый и обманываемый братьями, Иван стал жить при царском дворе. Иван сам удивлён перемене в своей судьбе. По его словам, он «из огорода» стал «царский воевода». Невероятность такого изменения в судьбе Ивана высмеяна самим поэтом, но без такого хода действия не было бы и сказки.
Иван и на царской службе остался прежним: он выговорил себе право вдоволь спать («А не то я был таков»). Ершов часто говорит о том, что Иван спит так крепко, что его едва могут добудиться. Иван чуть не погубил себя, заснув у шатра девицы под её пение и игру на гуслях. Недовольный горбунок толкнул его копытом и сказал:
«Спи, любезный, до звезды!
Высыпай себе беды!»
Иван и хотел бы остаться беззаботным, да на царской службе беззаботным быть нельзя. Иван должен стать иным. Он учится этому. Чтобы не уснуть, не упустить ещё раз Царь-девицу, Иван набрал острых камней и гвоздей: «Для того, чтоб уколоться, если вновь ему вздремнётся». Верный конёк учит своего хозяина: «Гей! хозяин! полно спать! Время дело исправлять!» Конёк – воплощение чудесной сказочной силы, которая приходит на помощь Ивану. Эта сила действует против царедворцев и самого царя. Беды, в которые попадает Иван, грозны. Царь узнал из доноса спальника, что Иван скрывает перо Жар-птицы. Царь в гневе. Он добивается у Ивана признания: «Отвечай же! Запорю!..» Царское желание иметь перо Жар-птицы – одна прихоть и вздор. Царь смешон: получив перо, он забавляется им, как дитя игрушкой: «Гладил бороду, смеялся и скусил пера конец». Приказывая поймать Жар-птицу, царь грозит в случае неповиновения посадить Ивана на кол:
«Я, помилуй Бог, сердит!
И с сердцов иной порою
Чуб сниму и с головою».
Иван для царя «холоп» и не должен перечить ни его словам, ни желаниям. Таков и приказ искупаться в кипятке:
«Если ты в рассвет зари
Не исполнишь повеленье, -
Я отдам тебя в мученье,
Прикажу тебя пытать,
По кусочкам разрывать».
Неблагодарность царя, которому Иван оказал столько услуг, доносы, лицемерие придворных, их ловкая клевета – вот что причиняло несчастья даже таким нетребовательным, незлобивым людям, каков Иванушка.
Ершов противопоставил этому вполне реальному злу сказочную силу конька-горбунка.
Сказочный конёк-горбунок, как всякая хорошая выдумка, заключает в себе серьёзную мысль: силу царя и его придворных может сокрушить сила верного товарищества. Ершов опоэтизировал это чувство. Даря Ивану коней, кобылица сказала:
«Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чёрную, слышь, бабку.
На земле и под землёй
Он товарищ будет твой…»
Ершов сам раскрыл внутренний смысл сказочной выдумки: товарищество способно творить чудеса. И в жизни со студенческих лет Ершов верил в силу верной дружбы. В университете он встретил Константина Тимковского. Они подружились. Оба мечтали о полезной деятельности на благо России: им казалось, что они могут преобразить жизнь в Сибири, сделать край каторги и ссылки цветущим, а народы, его населявшие, просвещёнными.
Тут, отдав царю поклон,
Ерш пошел, согнувшись, вон.
С царской дворней побранился,
За плотвой поволочился
И салакушкам шести
Нос разбил он на пути.
Совершив такое дело,
В омут кинулся он смело
И в подводной глубине
Вырыл ящичек на дне —
Пуд по крайней мере во сто.
«О, здесь дело-то не просто!»
И давай из всех морей
Ерш скликать к себе сельдей.
Сельди духом собралися,
Сундучок тащить взялися,
Только слышно и всего —
«У-у-у!» да «о-о-о!»
Но сколь сильно ни кричали,
Животы лишь надорвали,
А проклятый сундучок
Не дался и на вершок.
«Настоящие селедки!
Вам кнута бы вместо водки!» —
Крикнул ерш со всех сердцов
И нырнул по осетров.
Осетры тут приплывают
И без крика подымают
Крепко ввязнувший в песок
С перстнем красный сундучок.
«Ну, ребятушки, смотрите,
Вы к царю теперь плывите,
Я ж пойду теперь ко дну
Да немножко отдохну:
Что-то сон одолевает,
Так глаза вот и смыкает…»
Осетры к царю плывут,
Ерш-гуляка прямо в пруд
(Из которого дельфины
Утащили за щетины),
Чай, додраться с карасем, —
Я не ведаю о том.
Но теперь мы с ним простимся
И к Ивану возвратимся.
Тихо море-окиян.
На песке сидит Иван,
Ждет кита из синя моря
И мурлыкает от горя;
Повалившись на песок,
Дремлет верный горбунок.
Время к вечеру клонилось;
Вот уж солнышко спустилось;
Тихим пламенем горя,
Развернулася заря.
А кита не тут-то было.
«Чтоб те, вора, задавило!
Вишь, какой морской шайтан! —
Говорит себе Иван. —
Обещался до зарницы
Вынесть перстень Царь-девицы,
А доселе не сыскал,
Окаянный зубоскал!
А уж солнышко-то село,
И…» Тут море закипело:
Появился чудо-кит
И к Ивану говорит:
«За твое благодеянье
Я исполнил обещанье».
С этим словом сундучок
Брякнул плотно на песок,
Только берег закачался.
«Ну, теперь я расквитался.
Если ж вновь принужусь я,
Позови опять меня;
Твоего благодеянья
Не забыть мне… До свиданья!»
Тут кит-чудо замолчал
И, всплеснув, на дно упал.
Горбунок-конек проснулся,
Встал на лапки, отряхнулся,
На Иванушку взглянул
И четырежды прыгнул.
«Ай да Кит Китович! Славно!
Долг свой выплатил исправно!
Ну, спасибо, рыба-кит! —
Горбунок конек кричит. —
Что ж, хозяин, одевайся,
В путь-дорожку отправляйся;
Три денька ведь уж прошло:
Завтра срочное число.
Чай, старик уж умирает».
Тут Ванюша отвечает:
«Рад бы радостью поднять,
Да ведь силы не занять!
Сундучишко больно плотен,
Чай, чертей в него пять сотен
Кит проклятый насажал.
Я уж трижды подымал;
Тяжесть страшная такая!»
Тут конек, не отвечая,
Поднял ящичек ногой,
Будто камушек какой,
И взмахнул к себе на шею.
«Ну, Иван, садись скорее!
Помни, завтра минет срок,
А обратный путь далек».
Стал четвертый день зориться.
Наш Иван уже в столице.
Царь с крыльца к нему бежит.
«Что кольцо мое?» — кричит.
Тут Иван с конька слезает
И преважно отвечает:
«Вот тебе и сундучок!
Да вели-ка скликать полк:
Сундучишко мал хоть на вид,
Да и дьявола задавит».
Царь тотчас стрельцов позвал
И немедля приказал
Сундучок отнесть в светлицу,
Сам пошел по Царь-девицу.
«Перстень твой, душа, найден, —
Сладкогласно молвил он, —
И теперь, примолвить снова,
Нет препятства никакого
Завтра утром, светик мой,
Обвенчаться мне с тобой.
Но не хочешь ли, дружочек,
Свой увидеть перстенечек?
Он в дворце моем лежит».
Царь-девица говорит:
«Знаю, знаю! Но, признаться,
Нам нельзя еще венчаться». —
«Отчего же, светик мой?
Я люблю тебя душой;
Мне, прости ты мою смелость,
Страх жениться захотелось.
Если ж ты… то я умру
Завтра ж с горя поутру.
Сжалься, матушка царица!»
Говорит ему девица:
«Но взгляни-ка, ты ведь сед;
Мне пятнадцать только лет:
Как же можно нам венчаться?
Все цари начнут смеяться,
Дед-то, скажут, внуку взял!»
Царь со гневом закричал:
«Пусть-ка только засмеются —
У меня как раз свернутся:
Все их царства полоню!
Весь их род искореню!»
«Пусть не станут и смеяться,
Все не можно нам венчаться, —
Не растут зимой цветы:
Я красавица, а ты?..
Чем ты можешь похвалиться?» —
Говорит ему девица.
«Я хоть стар, да я удал! —
Царь царице отвечал. —
Как немножко приберуся,
Хоть кому так покажуся
Разудалым молодцом.
Ну, да что нам нужды в том?
Лишь бы только нам жениться».
Говорит ему девица:
«А такая в том нужда,
Что не выйду никогда
За дурного, за седого,
За беззубого такого!»
Царь в затылке почесал
И, нахмуряся, сказал:
«Что ж мне делать-то, царица?
Страх как хочется жениться;
Ты же, ровно на беду:
Не пойду да не пойду!» —
«Не пойду я за седова, —
Царь-девица молвит снова. —
Стань, как прежде, молодец,
Я тотчас же под венец». —
«Вспомни, матушка царица,
Ведь нельзя переродиться;
Чудо бог один творит».
Царь-девица говорит:
«Коль себя не пожалеешь,
Ты опять помолодеешь.
Слушай: завтра на заре
На широком на дворе
Должен челядь ты заставить
Три котла больших поставить
И костры под них сложить.
Первый надобно налить
До краев водой студеной,
А второй — водой вареной,
А последний — молоком,
Вскипятя его ключом.
Вот, коль хочешь ты жениться
И красавцем учиниться, —
Ты без платья, налегке,
Искупайся в молоке;
Тут побудь в воде вареной,
А потом еще в студеной,
И скажу тебе, отец,
Будешь знатный молодец!»
Царь не вымолвил ни слова,
Кликнул тотчас стремяннова.
«Что, опять на окиян? —
Говорит царю Иван. —
Нет уж, дудки, ваша милость!
Уж и то во мне все сбилось.
Не поеду ни за что!» —
«Нет, Иванушка, не то.
Завтра я хочу заставить
На дворе котлы поставить
И костры под них сложить.
Первый думаю налить
До краев водой студеной,
А второй — водой вареной,
А последний — молоком,
Вскипятя его ключом.
Ты же должен постараться
Пробы ради искупаться
В этих трех больших котлах,
В молоке и в двух водах». —
«Вишь, откуда подъезжает! —
Речь Иван тут начинает.
Шпарят только поросят,
Да индюшек, да цыплят;
Я ведь, глянь, не поросенок,
Не индюшка, не цыпленок.
Вот в холодной, так оно
Искупаться бы можно,
А подваривать как станешь,
Так меня и не заманишь.
Полно, царь, хитрить, мудрить
Да Ивана проводить!»
Царь, затрясши бородою:
«Что? рядиться мне с тобою! —
Закричал он. — Но смотри!
Если ты в рассвет зари
Не исполнишь повеленье, —
Я отдам тебя в мученье,
Прикажу тебя пытать,
По кусочкам разрывать.
Вон отсюда, болесть злая!»
Тут Иванушка, рыдая,
Поплелся на сеновал,
Где конек его лежал.
